У каждого автора есть свои любимые образы. Работы питерского театрального художника Михаила Мокрова невозможно представить без Луны и звезд – они есть практически в каждом его спектакле. Новая постановка «Скрипач на крыше» по «Поминальной молитве» Г. Горина в Красноярском театре музкомедии не стала исключением.
Откуда такая приверженность к этим символам, Михаил Борисович?
Как можно не любить звезды? (Простодушно улыбается.) Вообще, небо успокаивает, заставляет думать. Нет, астрономией в школе я не увлекался, был двоечник. Но смотреть на звезды, просто любоваться ими – это совершенно другое. Вы знаете, я дом сейчас под Питером строю – сам все делаю. Кстати, окна, двери поставить – тоже творчество, своя специфика… Так вот, осенью там видно Млечный путь, очень красиво. Все соседи разъедутся, а ты стоишь на крыльце рано утром или вечером и просто молекулярно начинаешь растворяться в природе – это здорово… Деревья, опять же, вокруг. Специально езжу туда в будни, когда народа в дачном поселке нет.
Дерево посадили, дом строите…
Детей еще не вырастил. Хотя, у дочери у самой уже дочка шестилетняя, внучка моя, подрастает, но какая она еще мать? Девочки где-то к 27 годам, мальчики к 30 с лишним созревают по духу. А Зина все еще в поиске, то и дело чему-то учится. Занималась журналистикой, английский изучала в университете, была визажистом, сейчас вот заинтересовалась интерьером. А сын Мишка вообще еще школьник, ему 15 лет.
Они не рисуют?
В детстве оба рисовали, но когда это из тебя не прет – смысл настаивать?.. Хотя сыну подыскал творческую профессию – возможно, будет заниматься кулинарией, осваивать поварское искусство. Он пока не против. Кстати, Мишка и в театре немного играл – Маркович (Александр Маркович Зыков, бывший главный режиссер Норильского заполярного театра драмы – Е.К.) иногда занимал его в своих постановках.
А что привело к рисованию вас?
В детском садике активно пачкал бумагу, знакомые родителям подсказали – отдайте его в художественную школу. (Улыбается.) Так что мне очень повезло – с шести лет знал, чего хочу. Мой сын пока не уверен, куда пойдет – это я принял за него решение. Но, кто знает, вдруг по окончании школы он захочет чего-то другого?..
А я вот «схшатик» – окончил СХШ, среднюю художественную школу при Академии художеств в Питере. Там я, помимо всего прочего, полюбил букву. По одному из предметов нас учили писать шрифты. Поначалу это страшно раздражало, но именно там я понял, что составлять слова – настоящее строительство, а не просто написание. Понимаю философию буквы, ее архитектуру. Это тысячелетие человеческой мысли, каждая буква имеет цвет, свой смысл А не то, как у нас в букварях: если А – значит, арбуз нарисован. Ну что это такое?!
Почему при своей любви к буквам не оформляете книги?
Все время делают предложения, но на этом не заработаешь. И потом… Издатели не всегда понимают то, что делает художник. Мой кузен был финансовым директором издательства «Эксмо». Я придумал классную игру по «Острову сокровищ» Стивенсона – мои дети с увлечением в нее играли, сами что-то в ней доделали, усовершенствовали. А еще я до кучи сочинил туда всякие затеи, придумки в игровой форме, которые развивают ребенка – например, угадать, какой стране принадлежат разные монеты, флаги. Но в издательстве идею не приняли: давайте, мол, мы книжку с загадками выпустим, а остальное не надо. Мне сразу стало как-то скучно…
В театре скучать приходится?
И, к сожалению, довольно часто. Мне скучно, когда я вижу, что актеры, вместо того, чтобы заниматься делом, «ковыряют в носу» – особенно, когда их сразу много. Когда нет ощущения, что они стремятся к какому-то результату. Ужасно раздражает, когда кто-то вышел за кулисы, и оттуда доносится гул – значит, там интереснее, чем на сцене. В таких случаях особенно остро жалко времени – я его трачу здесь, на этих людей, хотя мог бы, например, строить свой дом, рисовать… В театре ведь все время что-то меняется, ты открываешь новый мир. Но, в то же время, он пожирает семью, и, в какой-то мере, душу на себя перетягивает. Поэтому-то в античном мире и использовались маски, которые защищали актеров от зрителя. Зритель пожирает, забирает энергию. На поклон выходить – самое поганое. А актеры на сцене очень красивые, но в жизни очень сложные, некоторые так вообще просто дрянь. Личность постепенно размывается в ролях – на сцене она становится ярче, чем в жизни. Это удручает…
Чем же вас, в таком случае, привлек театр?
У нас в СХШ был театр, и мне очень понравилось, как к одному из спектаклей сделали камни, в качестве элемента декорации. Возможно, это был начальный посыл… Но, честно говоря, не знаю, почему подал документы именно на театральный. Уже во время экзаменов ко мне подходили секретарши – у вас все нормально с баллами, давайте на живопись. Нет, в театр – как заусило! Может, еще и потому, что мне не нравится деление на специализации – скульпторы, живописцы, – художник должен уметь все! И потом, в театре твоя идея очень быстро реализуется. Архитектор может за жизнь построить иногда всего три дома. А здесь – три месяца, и уже готовы дома, целые миры, а затем ты принимаешься за следующие. Быстрое воплощение в трехмерку своей фантазии – вот это просто здорово!
Сколько спектаклей оформляете за год?
Шесть-семь, личный рекорд – тринадцать. А иначе просто не прожить. Раньше надо было пять человек кормить. Сейчас – троих и две собаки.
А с Александром Зыковым вы как познакомились?
Нас режиссер Владимир Гурфинкель познакомил. Маркович предложил мне оформить спектакль «Как солдат Иван Чонкин самолет сторожил» (в 1995 году – Е.К.). Так и закрутилось… Четыре срока в Норильске «отсидел», был главным художником. (Смеется.) Там, в принципе, было очень хорошо – пришел в театр и работаешь, на улицу выходить неохота. Все время рисуешь. Часы приема написал на стенке – иначе невозможно работать, идут, когда им удобно. Но нужно и одиночество, пусть и не глобальное.
К «Поминальной молитве» прежде обращались?
У Марковича я оформлял многие спектакли по Горину, но над «Поминальной молитвой» в Норильске с ним работал другой художник. Мне интересен этот автор. Вообще, нужно аккуратно относиться к драматургии, тогда все получится. Не надо ничего делать великого, изощряться. Просто когда ставишь спектакль по Пушкину – попытайся дотянуться до Пушкина, подружиться с ним… То же самое с Гориным. Хотя, если взять «Поминальную молитву», дело даже не в Горине, он отстраняется. Ты думаешь не о том, что он сказал, а о самом народе… В спектакле театра музкомедии моя декорация – это стена плача, к ней прикреплены колеса. Было бы банально взять телегу и катить ее по сцене. А здесь, когда Тевье-молочник (главный герой спектакля – Е.К.) запрягается вместо уставшей лошади в телегу, он, по сути, тащит на себе весь дом – всю свою любовь и веру…
Вы обычно делаете полное оформление – и костюмы, и декорации?
Стараюсь, мне это интересно. Костюм придумать сложнее, чем сценографию: один костюм – это практически как вся декорация по степени содержания. Он должен гармонировать не только со всем оформлением сцены, но и с другими такими костюмами-декорациями. Но в «Скрипаче на крыше» костюмы я не делал. Из-за финансовых возможностей подбирали из других постановок, что было. Хотя наброски я придумал, и в сцене свадьбы есть мотивы из Малевича. А были бы деньги – на все костюмы бы ввел Малевича, сделали бы печать на ткани. Но все, к сожалению, оказалось банальнее…
Ваш интерес к спектаклю зависит от выбора пьесы?
Нет, я абсолютно всеяден. (Улыбается.) И оперу оформлял, и оперетту. Правда, балет пока не пробовал, хотя очень его люблю. Вообще, из всего можно вытащить что-нибудь интересное, даже если пьеса коммерческая, похожая на сериал. Однако, не скрою, чем шире интерес зрителя, тем мне скучнее. Хочется сделать что-то более сложное, в расчете на индивидуальность. Но это не всем попадает в душу…
Сейчас вообще сложное время для художников. В Питере все поделено на свои огороды. Во главу угла ставится не качество, а кто с кем знаком. И на свою поляну тебя никто не пустит. Мне жаловаться грех – предложений о работе хватает. Сам принцип таких отношений вызывает отторжение. Рисовать стали совсем мало, в основном, перешли на фотографию, на компьютер. Но я же не просто что-то изображаю, я даю какой-то творческий импульс своим рисунком! Вы знаете, что в мире было всего три страны, где в языке существовал термин «декорационное искусство»? Это Россия, Англия и Франция. Сейчас осталась только Россия, и театральных художников прежнего уровня уже нет… Я много лет преподавал, и из моих учеников только один остался в профессии – видите, какой это штучный «товар». Остальные занялись компьютерным дизайном…
Михаил Борисович, а своего режиссера вы нашли?
Их несколько, но мне мало. (Улыбается.) Как правило, они старше меня лет на десять. А мне бы сейчас хотелось попробовать с молодым – примерно 35 лет, уже с каким-то опытом. Вообще спокойно отношусь, если не все мои эскизы принимают – все равно сочинить их нужно больше, чтобы был выбор. Картинка – это уже и есть мой театр: хочешь – бери, хочешь – нет. Хорошо, если взял, увидел – тогда постепенно этот человек становится другом. А если он сам в моем рисунке заметил то, чего я не разглядел – вообще приятно. Режиссер говорит – рыбки будут такие. А я их раскрашиваю, делаю среду, в которой они говорят, дышат. В том же Норильске я не делал какие-то сверхдорогие спектакли, но все мои идеи были там воплощены. Я рачителен, как крестьянин, понимаю, где что заменить, чтобы чрезмерно не тратиться.
Отчего же вы оттуда уехали?
Вы знаете, место на кладбище я уже выбрал – в Питере. (Улыбается) Там у меня дети, внучка. К тому же, я Рак по гороскопу – и, наверное, поэтому человек домашний, люблю свой дом. А это закон: если начал строить дом, то хватит забот на всю жизнь.
Досье:
Михаил МОКРОВ, театральный художник.
Родился в Санкт-Петербурге, в семье военного. В 1985 году окончил Академию художеств им. И. Репина (класс Эдуарда Кочергина). Работал главным художником Новосибирского театра «Красный факел», Норильского заполярного театра драмы им. В. Маяковского. Преподавал в Академии художеств и в Театральной академии в Санкт-Петербурге. Оформил более 150 спектаклей не только в России, но и за рубежом — в Лондоне, Вильнюсе, Варшаве.
Елена Коновалова
