Как признается заслуженный артист России Владимир Родин, о театре в юности он даже не помышлял. Поработал токарем на заводе, снабженцем в вузе, мечтал стать эстрадным певцом… Но судьба распорядилась иначе. 15 февраля Красноярский театр музыкальной комедии отмечает бенефис своего ведущего солиста. Его сцене Владимир Родин верно служит уже 18 лет.

Вторая половина

Всю жизнь в одном театре – редкое постоянство.

Не было причин ему изменять. (Улыбается.) А если серьезно, после окончания Уральской консерватории меня куда только ни приглашали – в театры Свердловска, Челябинска, Пятигорска… Но решил начать все с ноля – в Красноярске прежде бывать не приходилось, это был абсолютно незнакомый город. Приехал – и остался. Как-то к душе все сразу пришлось – театр, сама городская атмосфера… А еще – здесь потрясающе красивые женщины!

Извините, Владимир Анатольевич, но от героя-любовника было бы странно ожидать иных признаний!

А причем тут мое сценическое амплуа? Это счастливая история из жизни! Чуть ли не сразу по приезде в Красноярск встретил свою вторую половину – наверное, еще и поэтому никуда отсюда не рвался… Оксана тогда работала в гостинице «Енисей», там и познакомились – я просто не мог пройти мимо такой яркой женщины! И вот уже 17 лет вместе.

И амплуа таки здесь ни при чем? Никакой романтики?

По натуре я действительно человек романтичный. (Улыбается.) И на сцене первые лет десять был единственным лирическим героем – меня изначально приглашали сюда петь Альфреда в «Летучей мыши». Но возможности моего голоса, актерские данные позволяют играть и многое другое.

Например, главных героев вроде Эдвина в «Сильве» и Мистера Икс?

В том числе. Что касается Эдвина, два года пришлось доказывать режиссеру, что я созрел до этой роли! Видимо, тоже сказывался стереотип – мол, ты же лирический герой. Хотя я еще в музыкальном училище пел эти партии.

А с каких ролей начинали?

На диплом в консерватории пел Айзенштейна (главный герой в оперетте Штрауса «Летучая мышь». – Е. К.). А в театре сразу ввели в шесть сказок – за месяц похудел на восемь килограммов! В первой из них, «Остров сокровищ», сыграл пирата. А последняя моя «сказочная» работа – принц в «Белоснежке и семи гномах», играл ее до 43 лет. Я очень рад, что в жизни случился подобный опыт: дети и пожилые люди – самая благодарная публика. Считаю, что каждый артист должен начинать с детских спектаклей.

Брутальный идальго

Вы и в постановках для взрослых никогда не были обделены работой, не так ли?

Грех обижаться. (Улыбается.) Чем мне нравится оперетта – это очень демократичный жанр, можно попробовать себя в разном. В «Марице» сначала играл Зупана, потом Петера Тёрека – от простака до главного героя. Брэд в спектакле «Дорогая Памела» помог мне раскрыться как драматическому артисту. А роль Христиана Ивановича в мюзикле «Инкогнито из Петербурга» вообще была отмечена по итогам одного из сезонов как лучший эпизод – хотя она практически без слов! Так что я ничем не гнушаюсь – с удовольствием пробую себя в чем-то новом.

Если говорить о разрушении стереотипов, я перестала воспринимать вас как лирического героя после роли дона Алонсо в спектакле «С любовью не шутят». Какая там лирика – это был медведеобразный персонаж!

Я бы сказал, что произошло не просто разрушение – всякие стереотипы напрочь растоптаны этим героем! (Смеется.) Настолько он был колоритный и острохарактерный – этакий брутальный идальго. Не скрою, пришлось пройти через серьезную внутреннюю ломку. Но, к счастью, мы очень быстро нашли общий язык с режиссером Владимиром Гурфинкелем. Он намекнул, что при всей внешней дубоватости этого рыцаря, он хотел бы увидеть дона Алонсо человеком, которого преображает любовь. И, думаю, у меня это получилось. До сих пор жаль, что спектакль так быстро сошел с репертуара.

Ваша последняя работа, Риварес в мюзикле «Овод», – тоже из разряда личных экспериментов?

Вот именно – экспериментов. Мы с режиссером разошлись в отношении к внутреннему содержанию моего героя. В спектакле Ривареса сопровождают два параллельных образа: горбун – его отрицательное отражение, и Артур – непорочный, чистый юноша, каким Риварес был в прошлом. Так вот, режиссер делал параллель моего персонажа с горбуном. Но моя психофизика все-таки ближе к Артуру. Риварес у меня не до конца ожесточенный человек. Даже в самых конфликтных ситуациях, на грани мерзости, он не теряет человечности, не забывает, каким он был в юности. Да, сердце его истерзано, но он не потерян. И, погибая, он словно очищается от всего дурного, становится прежним Артуром.

Бунтарь

А насколько вам самому близок бунтарский характер Ривареса?

Сейчас я уже несколько поуспокоился. Просто пришел к пониманию, что борьба всегда разрушительна – и для тебя самого, и для окружающего мира. Можно легко потеряться, ожесточиться. Что, кстати, показано и на примере моего героя. Поэтому нужно не воевать, а стремиться даже в критических жизненных ситуациях находить хорошее. Делать свое дело. И созидать, поверьте, порой гораздо сложнее, чем сражаться. Не раз испытал это на себе…

К вопросу об испытаниях: один из ваших самых популярных концертных номеров – из «Призрака в опере», в дуэте с Валентиной Литвиной. Как относитесь к театральной мистике – проявляется ли она в жизни и на сцене?

А как, скажите, иначе назвать мой приход в театр? У меня ведь и в мыслях этого никогда не было! В школе подумывал об инязе – наш интернат был с углубленным изучением немецкого языка. Потом загорелось стать художником. Но не прошел по конкурсу в училище – сказалось отсутствие базы, в художественной школе я не занимался. Чтобы не бездельничать перед армией, пошел на завод – три года проработал. Я токарь-универсал третьего разряда.

С трудом представляю вас за станком, Владимир Анатольевич… Впрочем, как и в военной форме.

Что вы, армия для меня – святое! Сам рвался, хотя и направили служить к черту на рога – на полуостров Мангышлак. (Смеется.) Но мне было все равно – представить не мог, что не пройду армейскую службу. Это было бы как-то не по-мужски… Просто лет тридцать назад и армия, и труд рабочего пользовались в нашей стране уважением. Кстати, в последние полгода службы руководил клубом – он был лучшим в гарнизоне. А местная филармония, услышав, как я пою под гитару на одном из концертов, даже приглашала после дембеля на работу – без вокального образования.

Но вы отказались?

Конечно – нужно было учиться! В армии дали направление на рабфак в Челябинский институт культуры. Почти год отработал там начальником отдела снабжения, и была возможность совмещать это с учебой – на методиста-организатора клубной работы. Но тут вышло постановление Брежнева, что без образования нельзя петь даже в ресторанах. И как меня ректор института ни уговаривал, бросил все и пошел в музыкальное училище. В 25 лет впервые ознакомился с нотной грамотой! А после третьего курса вдруг пригласили поступать в Уральскую консерваторию – разве это не мистика?

Ресторан упомянули случайно или эта работа вам тоже знакома не понаслышке?

Не случайно – еще до армии попробовал петь в ресторане. Но хватило на пару месяцев, больше не смог. Когда бросают деньги – ну-ка, спой-ка! – это не для меня.

Вообще в юности думал, что буду петь на эстраде – после консерватории даже приглашали на прослушивание в ансамбль «Ариэль»! Постеснялся, не пошел. (Улыбается.) Зато с удовольствием пою классическую эстраду на концертах. Что-то, кстати, можно будет услышать и на бенефисе.

А когда вы впервые обнаружили в себе вокальные способности? Небось, пели в хоре?

Вот чего никогда не любил, так петь в хоре! Но слушать хоровое пение мне очень нравится. А в семье у нас артистов не было. Хотя мама у меня с Волги, и у нее от природы сильный голос. Отец самоучкой освоил баян. Наверное, от них и передалось… Сам я начал петь подростком во дворе, с ребятами под гитару. Когда за две недели научился играть несколько песен и спел их на школьном вечере, это был фурор! (Смеется.) Девчонки сразу обступили: ой, Володя, у тебя талант! Конечно, слышать такое было очень приятно. Но в то время я всерьез к пению еще не относился. Занимался спортом – у меня третий разряд по плаванию, второй по лыжам, гири тягал…

Со спортом завязали окончательно?

Летом люблю поотжиматься на турнике, на брусьях. А лучшая разминка для меня – ежедневные прогулки с собакой. Нашему стаффордширу Басе скоро будет 10 лет, попала к нам пять лет назад – прежние хозяева ее оставили… Но, в отличие от овчарок, стаффы легче приспосабливаются. Бася – хитроватая бестия, может притвориться больной, если ей холодно на прогулке. (Улыбается.) Но добродушнее и умнее собаки я не встречал.

Елена Коновалова, "Вечерний Красноярск"
фото из архива театра