Руководитель регионального отделения «Урал, Сибирь и Дальний Восток» Российской академии художеств Анатолий Левитин всю жизнь хранит верность реалистическому искусству. И активно его пропагандирует. Ибо, как заметил художник в интервью «ВК», он твердо убежден: если реализм в России погибнет, это будет невосполнимой потерей для всего искусства.
Извечный первоисточник
Поясните для непосвященных, Анатолий Павлович: в чем для вас ценность реалистического искусства, его приоритет перед другими направлениями?
В чем приоритет? А скажите, пожалуйста: что ребенок изображает, как только впервые берет в руки карандаш?
Маму, наверное...
Верно — маму, папу, животных, дерево, домик, дым идет из трубы — то есть он отражает видимый мир. И это нормальное состояние человека, первые реалисты творили еще в каменном веке! Все великое мировое искусство всегда отражало свою эпоху. Благодаря чему мы теперь можем судить, какими были люди в те времена, как они жили.
И потом в реализме есть критерии.
Какие?
Если человек рисует ухо, а получается вареник, это значит только одно — он плохой художник. Я считаю, что портрет должен быть похож на оригинал, иначе какой в нем смысл? И в отличие от фотографии он должен передавать суммарные представления о человеке — то есть не только внешний облик, но и характер. А какой критерий в чистом формализме? Объясните мне, почему, например, восклицательный знак и три точки — это гениально, а пять точек и знак вопроса — плохо?
Рискну предположить, что, возможно, все зависит от того, как эти символы размещены на холсте?
В том-то и дело, что критериев нет! Да, существует нефигуративное искусство, беспредметное. Но надо обладать вкусом, чтобы в нем разбираться. А обладают им очень немногие. Поэтому к талантливому авангарду может легко примазаться и воинствующий дилетантизм, который некоторые подают как современное искусство. Но зачастую это всего лишь агрессивная пропаганда. Я убежден: когда размыты критерии, когда у зрителя не воспитан вкус, может торжествовать любой дилетант. Что сейчас и происходит, к сожалению. Если у художника нет прочной основы, убежденности в том, что он делает, его начинает кидать из стороны в сторону. Но это не творческие поиски, как их пытаются преподносить, а попытка угнаться за сиюминутным успехом, ухватиться за то, что пользуется спросом, что модно. И поверьте мне — чтобы в наше время быть художником-реалистом, нужно обладать колоссальной волей и преданностью искусству, любовью к тому, что тебя окружает.
Бездумные реформы
А в каком состоянии, на ваш взгляд, сейчас находится школа изобразительного искусства в России?
Она до сих пор считается непревзойденной. Помню, как мы несколько лет назад показывали президенту Французской академии художеств наш художественный институт им. Репина в Санкт-Петербурге, зашли в мастерские к второкурсникам. Он искренне восхитился, когда увидел их работы: «Я так не умею». Иностранцы до сих пор охотятся за нашим реализмом 50-70-х годов прошлого века. А мы не ценим то, что имеем... И под напором всяких непродуманных реформ наша художественная школа тоже, к сожалению, начинает потихоньку терять свои позиции.
Под реформами вы подразумеваете переход на болонскую систему образования?
И его в том числе. Возможно, эта система хороша для обучения точным наукам. Но в искусстве стандарты недопустимы, оно от них гибнет. В нашем деле ценится индивидуальность, и именно ее надо поддерживать. Все самое талантливое — вне стандарта, так было во все века и времена. Даже в эпоху диктата инквизиции, когда церковь весьма жестко требовала от художников соблюдения определенных условностей, некоторые из них умудрялись отступать от канонов. За что мы их и ценим до сих пор. Скажем, Томмазо Мазаччо. В одном соборе во Флоренции я видел его роспись: сверху изображен Христос, под ним жития святых, а далее — современники художника, люди его эпохи. Такое самовольство было отходом от канонов, но Мазаччо это не останавливало — он творил так, как сам считал нужным.
А разве в нашей школе не было своих образовательных стандартов?
Это не стандарты, а естественная последовательность обучения, поэтапность. Мастерством художника овладевают годами, с детских лет — так испокон веков было! А что сейчас хотят сделать? Все ограничить, урезать количество часов, необходимых для овладевания профессией. И сплошные отчеты, отчеты, бесконечный поток бумаг! Это коснулось уже даже Академии художеств. Раньше мы брали по пять стажеров в каждую творческую мастерскую — живописцев, графиков и скульпторов. Теперь же из-за сокращения финансирования можем брать только по четыре. А завтра к власти придет еще какой-нибудь излишне экономный финансист и прикажет сократить набор до трех человек, а то и вообще все закрыть. В нашей стране все слишком сильно зависит от случайных людей, которые не понимают значения искусства.
Зато среди студентов художественных вузов России можно теперь нередко встретить китайцев...
Правильно, потому что в таких странах, как Япония и Китай, очень серьезное отношение к культуре и образованию. Мой друг артист Олег Басилашвили, эрудит в изобразительном искусстве (он когда-то окончил четыре курса художественного училища), рассказывал, как однажды зашел в Японии в какой-то музей. И удивился: «Странно, никогда не видел такого Сезанна и Клода Моне!» А потом пригляделся — под картинами японские имена. Оказалось, что это работы местных художников, которые изучают импрессионизм и пишут в такой манере. А знаменитый скрипач и дирижер Давид Ойстрах описывал в газетной статье, как он был потрясен, когда услышал, как сто японских четырехлетних детей играли на скрипочках Ave Maria Шуберта. И мы еще удивляемся, что японцы совершают настоящие чудеса в технике! Я считаю, что это от их умения впитывать все наиболее ценное, что есть в мире. То же самое можно сказать о Китае, который сейчас движется вперед семимильными шагами. Нам самим у них учиться надо.
«Среду нужно воспитывать»
Иными словами, среда имеет определяющее значение для развития искусства?
Безусловно. Сейчас принято ругать советское время. Мол, цензура подавляла свободу творчества. Но я считаю, что не стоит впадать в крайности. Цензура опасна, когда она однобока. А когда она воспитывает вкус — это только на пользу. Поэтому воспитание вкуса, повышение уровня культуры общества должно стать приоритетной задачей государства, его национальной идеей. Само собой ничего не изменится.
Но нужно ли государству повышать культурный уровень своих граждан, заинтересовано ли оно в этом? Ведь культурными, образованными людьми сложнее управлять...
Как сказал режиссер Александр Сокуров, искусство нужно либо государству с просвещенной монархией, либо тоталитарному государству, которое это искусство обслуживает. У нас сейчас не то и не другое, все пущено на самотек. Вы правы — некультурными людьми управлять проще. Но без культуры общество вообще не может развиваться, на голом прагматизме далеко не уедешь. Нынешнее поколение молодежи я считаю потерянным. Во времена моего детства по радио постоянно передавали симфоническую музыку, оперную. А что звучит по радио, по телевидению в последние два десятилетия? Одного канала «Культура» недостаточно, чтобы сознательно воспитывать в людях хороший вкус, у него слишком узкая аудитория.
Но в состоянии ли государство повлиять на то, что транслируется на частных каналах?
Оно обязано на них влиять! СМИ — слишком сильный идеологический инструмент, чтобы относиться к нему с таким попустительством. Нужны государственные телеканалы, где постоянно показывали бы просветительские программы о музеях, передавали бы спектакли, концерты классической музыки. Я говорил об этом на заседании рабочей группы Общественной палаты в Москве. Кого из богатых людей всегда чтили и помнили на Руси? Меценатов! Морозов, Третьяков, Савва Мамонтов — все они поддерживали искусство, не жалели на него денег. И сами обладали высоким вкусом. А нынешние заказчики, как правило, им не обладают, и художникам, чтобы хоть как-то выжить, приходится с этим мириться, потакать низкопробным запросам. Художники в нашей стране вообще в самом тяжелом и бесправном положении. Артисты и музыканты хоть что-то зарабатывают в театре, в оркестрах, стабильно получают зарплату. Художники предоставлены сами себе.
Как переломить ситуацию, какие конкретные шаги, по вашему мнению, необходимы? Возрождение госзаказа на произведения искусства?
К счастью, он возрождается, но, на мой взгляд, в недостаточных масштабах. В советские времена один-три процента бюджета отчислялись для закупки произведений искусства. Гостиницы, Дома отдыха, заводы, колхозы покупали произведения через Художественный фонд. Все мои большие картины написаны по договору с Художественным фондом или с Союзами художников России и СССР. Существовали Дома творчества, где можно было по нескольку месяцев бесплатно жить и работать, а оттуда везти картины прямо на выставки. Художникам оплачивали творческие командировки. Знаете, как сам я попал в Сибирь?
И как же?
К 1958 году, тогда еще молодой художник, я уже получил определенную известность. И как член выставкома первой всероссийской выставки ездил по стране, знакомился с художниками. О Сибири я мечтал со времен войны, когда учился в Томске в техническом училище зенитной артиллерии, которое эвакуировали из Ленинграда. Помню, как дежурил на открытой платформе эшелона, охранял орудия и впервые увидел горную часть России: стояла золотая осень, где-то внизу бежала река — это было что-то фантастическое! А когда спустя годы я попал в Дивногорск на строительство ГЭС — дал себе слово, что обязательно вернусь в эти края. Но вряд ли моя мечта сбылась бы, если бы художников не поддерживало государство, не финансировало наши поездки.
Художник положительного идеала
Вы вернулись в Сибирь не только как художник, но и как педагог, хотя прежде никогда не преподавали...
Да, я считал, что нужно заниматься творчеством, а преподавание от него отвлекает. (Улыбается.) Но когда здесь в 1987 году открылось отделение Академии художеств, меня пригласил ее первый председатель Лев Николаевич Головницкий. Замечательный был скульптор, вы наверняка видели его известную работу «Орленок». Я не смог ему отказать, а вскоре и сам увлекся этим делом. С тех пор живу на два дома, в Петербурге и Красноярске. Собственно, я ведь не преподаю. Направляю молодых, стараюсь не портить, не мешать, а развивать лучшее, что в них есть.
По какому принципу набираете стажеров?
Самое главное — увидеть в людях зародыш самостоятельного творчества. Это, кстати, не всегда удается с ходу распознать. В моей практике было два таких случая — вроде бы студент блестящий, а самостоятельно творить не может. Поэтому выпускников института сразу стараюсь не брать. Желательно, чтобы человек год-два поработал самостоятельно, поучаствовал в выставках — тогда ему есть что сказать. Понимаете, не всякий, кто умеет хорошо рисовать, художник. Художник — тот, кто не может жить без творчества, не может не выражать свое отношение к миру. И он просто обязан отражать свое время. Поэтому я призываю своих учеников: пишите образы современников.
Однако, похоже, мало кто из молодых художников всерьез интересуется этой темой — портреты на выставках сейчас можно увидеть нечасто. В чем причина?
Для меня это загадка, потому что самому мне всегда было интересно рисовать людей. Я художник положительного идеала, люблю доброе начало в людях и всегда стараюсь отобразить это и в моих портретах. Однажды задумал написать работу о последствиях атомной войны, нарисовал несколько страшных эскизов. Но так и не смог их закончить, я не этим жил. Помню, как был свидетелем перекрытия Енисея во время строительства Красноярской ГЭС — вот это по-настоящему незабываемые впечатления. А моя встреча с руководителем стройки Андреем Ефимовичем Бочкиным? Это же был просто человек-легенда! Мы познакомились в Красноярске, но его портрет я написал уже в Москве, когда он вышел на пенсию.
У вас также немало и портретов людей искусства.
Не скажу, что я очень много их писал, но некоторые работы мне дороги. Например, триптих, посвященный композитору Георгию Свиридову. Рисовал Олега Басилашвили, еще одного замечательного ленинградского актера Владимира Чеснокова...
Пожалуй, один из ваших самых известных красноярских портретов — портрет Дмитрия Хворостовского, не так ли?
Да, я написал его еще молодым, когда он был без седины. (Улыбается.) Мы встретились вскоре после того, как он стал солистом Красноярской оперы. Впервые я услышал его голос по местному радио — он пел арию Елецкого в «Пиковой даме». И настолько он мне понравился, что я пришел в театр и познакомился с ним. А потом предложил ему написать его портрет. Кстати, не скажу, что у него какой-то исключительный баритон, я слышал голоса и получше. Но он очень умный певец, поет с пониманием, что очень ценно. Свиридов, кстати, любил, как Хворостовский исполнял его произведения.
Долго шла работа над портретом?
Сначала я сделал с него рисунок, этюд. Но он в то время уже начал гастролировать, и застать его в Красноярске было нелегко. Пришлось договариваться о встрече, я специально приехал из Питера, позвонил ему. И вдруг он отказывается: «Анатолий Павлович, я очень плохо себя чувствую и не смогу вам позировать, извините». Я ответил: «Дима, я в три раза старше вас и в Красноярск сейчас прилетел только ради этой работы. Слава певца приходит раньше, чем слава художника, но в конце концов по статусу мы с вами на равных». Выбора у него не оставалось, приехал. (Смеется.) Несмотря на плохое самочувствие, у него в тот день было какое-то слишком благодушное настроение, все время улыбался. Говорю: «Дима, подумайте о непростых судьбах великих композиторов». Он задумался. Смотрю — появилось именно то выражение лица, что мне нужно.
Но, вы знаете, я никогда не гонялся за знаменитостями, мне интересны разные люди. С не меньшим удовольствием, например, писал простых строителей ГЭС.
Наверное, неуместно спрашивать, Анатолий Павлович, чей портрет вам еще хотелось бы написать?
Почему, у меня есть мечта — давно хочу написать музыканта. Я сын музыканта, мой отец был скрипачом в оркестре Мравинского, Ойстрах очень любил слушать его игру. Он был другом моего отца и часто бывал у нас в гостях. Мои родители пережили блокаду, отец играл в блокадном Ленинграде Седьмую симфонию Шостаковича — в городе даже есть школа, названная в память этого события. И сам я должен был стать музыкантом, даже начинал учиться играть на фортепиано. Но мне не повезло с педагогом. Я очень быстро усваивал мелодию, но у меня была неправильная артикуляция пальцев, и моя учительница била меня за это линейкой по рукам. Мне быстро надоело такое обучение, я начал симулировать, пропускать занятия. Зато стал рисовать запоем и вскоре поступил в художественную школу при Всероссийской академии художеств. Так что нет худа без добра. А написать портрет музыканта до сих пор надежды не теряю.
Досье «ВК»
Левитин Анатолий Павлович
Народный художник России. Вице-президент Академии художеств РФ, руководитель регионального отделения академии «Урал, Сибирь и Дальний Восток», академик, профессор. Член Союза художников России (с 1951 г.). Ветеран Великой Отечественной войны (воевал в зенитно-артиллерийском полку).
Родился 16 июля 1922 г. в Москве. Окончил Школу юных дарований в Ленинграде, Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина (мастерская Б. Иогансона, А. Зайцева). С 1953 г. — участник почти всех всероссийских, всесоюзных, зональных, петербургских и тематических выставок в СССР и России.
Лауреат Серебряной медали Российской академии художеств, бронзовый лауреат биеннале в Венеции (1958 г.). Работы Левитина находятся в Государственном Русском музее, в музее Академии художеств и в более чем 60 музеях мира, во многих частных коллекциях.
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск» № 35 (276)
