Симпатичный рассказик Александра Карасева в «Литературной России», называется «Любовная драма Леши Рыбочкина».
Рассказ об идиотизме, царящем в работе современных издательств, о том, как этот идиотизм воспринимается молодым автором, главным героем Рыбочкиным, сказывается на его личной жизни. О мытарствах молодого писателя вообще. Писано, похоже, по мотивам реальных событий (Рыбочкин — Карасев). Как это завелось у Карасева, часть персонажей и институций даны под реальными именами (издательство «Лимбус-Пресс, критик Вадим Левенталь).
Я не большой знаток и тем более поклонник прозы А. Карасева; то, что мне попадалось, я едва смог прочесть — или неинтересно, или плохо, агрессивно написано, и везде из всех щелей прут невероятные, а значит, необоснованные амбиции автора и его узколобая категоричность. Я подозреваю, что причина определенного успеха Александра в столице — страх местной мягкотелой писательской тусни перед этим резким, негативным парнем, еще и прошедшим Чечню. Его просто испугались, поэтому и поддержали. А то он ведь и убить может. Ну или стукнуть пребольно. Что ж, если этих зажравшихся снобов в московских редакциях и издательствах иначе не взять, почему бы нет? Пусть сидят, боятся, штаны сушат, лично я только за.
Но с переездом в Санкт-Петербург в Карасеве, кажется, появляется спасительная мягкость, близкая уже к терпимости, к пониманию чего-либо, к выслушиванию других людей и того, что говорит мир, вселенная. А может хоть и небольшая, но все же существующая известность сказывается: заработал чуток славы Александр, и душа его поуспокоилась, немного смирилась с действительностью. Помягче был предыдущий рассказик, что-то уже почти сопливое (на пути исправления без крайностей не обойтись) и постыдно банальное да еще и про школу (по качеству также на школьном уровне) — как учительница, продав сережки, отправила нерадивого ученика в столицу уж не помню зачем: кажется, за высшим образованием.
В «Рыбочкине» все намного лучше и веселее: абсурдные письма из «Лимбуса» получает главный герой, в этих письмах Вадим Левенталь (реальному Вадиму искренний сибирский респект за доброе слово) спрашивает молодого, но уже на слуху прозаика как он относится к тому или иному русскому классику. Дождавшись от героя положительного ответа (Рыбочкин любит Куприна, но забраковал Тургенева), Левенталь просит его написать статью в школьный учебник об Александре Ивановиче: это такой проект, молодые известные писатели рассказывают о своих «классических» любимцах. Гонорар обещан хороший, Рыбочкин еще ведется на «известного писателя» — здесь Карасев хорошо и достойно трунит над собой и своей известностью (это если Рыбочкин — Карасев). Потом все просто: текст Рыбочкина издательство перерабатывает до неузнаваемости, автор возмущается, Левенталь выставляет работу о Куприне на обсуждение, в итоге мнение «Лимбуса» побеждает, Рыбочкин отказывается от статьи, не получает денег и от него уходит девушка, не вынесшая тягот существования молодого литератора в современной России.
Текст Карасев создал немудрящий, но легкий, занимательный, с большим душевным вложением, в то же время спокойный, культурный, местами с юмором. С момента появления Левенталя в рассказе, я ждал, мелькнет ли еврейский вопрос или нет, хотя бы само это слово. Мелькнул, не удержался Саша, в самом конце устами девушки Рыбочкина автор произносит: «Виноваты евреи». Но сам же в следующей строке отрекается от девушкиной категоричности: «Не любила она его». Фразы частенько зощенковские, чего раньше у Карасева, кажется, не было: «Я, может быть, девушка», да и финальное предложение чуть ли не цитата из Михаила Михайловича:
«Я думаю, просто не любила она его. И нечего ему так сильно переживать».
Судя по приведенным в рассказе цитатам из двух эссе о Куприне: оригинальном и исправленном: и Рыбочкин, и редактор «Лимбуса» написали об Александре Ивановиче плохо: стандартно, без огонька, не то, чтобы для среднего — для посредственного школьного заведения. Вот, например, из эссе Рыбочкина (фрагменты Лимбусовского эссе не привожу — это полная бредятина): «Назначенные „голые короли“ от литературы сходят со сцены. Куприн не сошёл. Он не был „голым королём“. Его проза прошла отбор временем, выстоялась в этом времени, как старинное вино в дубовых бочках».
Банальность догнала штамп и грохнула его общим местом. «Голые короли», «сходят со сцены», «отбор временем», «вино в бочках». Так примерно сейчас все и пишут, Карасев тоже почти весь такой. Был. Но эссе все же принадлежит не Карасеву, а его персонажу, и, если где-то эти два «рыбных» совпадали, здесь они, по всей видимости, раздваиваются. Хотя тон автора в этом отрывке скорее возмутительный, чем ироничный, все же определенную авторскую насмешку над современными «молодыми и уже известными» графоманами (каким, судя по эссе о Куприне, и предстает в итоге Рыбочкин) допустить следует.
Антон Нечаев
