О климате, туруханском характере и доброте терминатора

Красноярский писатель и по совместительству обозреватель «Красноярского комсомольца» Александр Силаев побывал на Севере. Поведав о купе на теплоходе, браконьерах, борцах и борчихах в первой части путевых заметок, о важности сельских библиотек, дешевом сексе и «иронии судьбы» по-сибирски во второй, Силаев продолжает делиться впечатлениями.

Самолет и теплоход — как машины времени (напомним, что это единственный транспорт, иначе в Туруханский район не ездят). Машины времени, переносящие в размеренность еще советской жизни. Из 21-го века разве что японские джипы и ассортименты, особенно винно-водочного отдела.

Неспешно и радушно

Иначе можно было бы подумать, что ты еще в 1980-х годах. Чинно, неспешно, библиотечный народ — общаемся больше всего с ним — исполнен чувства собственного достоинства и радушия. Прогуляли, накормили и буквально — спать уложили. Предложили вздремнуть на библиотечном диванчике, «если хотите». Это правильно. Я хотел.
«Как вам у нас?» — спрашивает главный библиотекарь Минкова Наталья Евгеньевна. Спрашивает постоянно. Спасибо, все хорошо. Выдвигаю гипотезу, что их приветливость — необходимость Севера. Ну то есть климат столь суров, что, если бы люди относились друг к другу чуть хуже, все бы уже умерли.

Или люди будут доброжелательны, или их просто не будет.
Но русские люди в этих местах уже давно.
Первое «зимовье на Турухане» возникло в 1607 году. То есть Красноярска еще не было, а здесь уже били соболей.

Личные отношения

Интересно, какой процент туруханцев знает Наталья Евгеньевна? Население чуть меньше 6 тысяч, стало быть, если знает тысячу, то это уже 20% населения. Круто. Я вот знаю меньше 0,1% красноярцев. Спрашиваю. «Да примерно 75% знаю лично. Я же библиотекарь, значит, знаю всех детей. Через детей — знаю их родителей. А кто такие родители? Те же бывшие дети, которые к нам когда-то ходили, я же здесь больше 30 лет, всех помню».
То есть здороваться на улице можно практически с каждым.

Арбузы и полярный круг

«У нас даже арбузики небольшие растут, этакие мутанты, а вообще — все растет, что и у вас. Картошка вон, наверное, даже лучше растет, ее жуки не едят». У каждого дома — огородик. Их обтяпывают примерно так же, как и под Красноярском. Напомним, что по району вообще-то проходит Полярный круг!

А как же — легендарные туруханские морозы? Мы гостили летом, температура была обычная летняя — плюс двадцать пять. Лето короче нашего, оно да. Зимой может быть до минус пятидесяти. «Но климат сухой, — поясняют местные, — поэтому еще ничего. Нам минус пятьдесят как в вашем Красноярске минус тридцать. А вот если построят нам водохранилище, то хана. Вымерзнем».

Дома с большими стенами, удобства — в домах. Туруханск, конечно, деревня, но особенная. Дощатый дворовый сортир на Севере не бытовое неудобство, а погибель, поэтому их и нет. Почти. За редкими, но меткими исключениями: например, именно такой туалет стоит в… туруханском аэропорту. Чтобы жизнь, наверное, медом не казалась.
Что еще легендарного? Туруханские расстояния.
Район — как модель Красноярского края.

Протяженность в субмеридиальном направлении, как ее называют, — около 1000 километров. Протяженность «главной водной артерии Енисея» — 900 километров. И живет в этаком квадратике чуть более 20 тысяч людей, раскиданных по 31 поселению. Включая редкие экземпляры — кетов, эвенков, старообрядцев.
Летом отсюда можно выплыть до Большой земли. Большую часть года — только вылететь. Ничего. Живут. Летают.

Туруханский характер

После полудня писатели Силаев, Ахадов и Нечаев топают в библиотеку. Ибо народ ждет.
Процедура встречи с читателями — процедура, в общем-то, типовая. Очень важно обменяться любезностями. Это, кстати, провинциальное. Вплоть до того, что выказанное уважение может быть важнее, чем сами описания и толкования… Странно было бы зреть такое на встрече народа, скажем, с Сорокиным или Ерофеевым.

«Как вам наш город?» — спрашивают, помню, в Красноярске Владимира Сорокина. «Ужасные, отвратительные хрущевки, вам надо что-то делать с архитектурой», — бубнит Сорокин. Сказал и сказал, никто не в обиде. Но попробуй задень чувства туруханца!
Кто-то вычитал у писателя Силаева, что нет никакой «сибирской литературы», «сибирского характера» и вообще Сибирь — это такое место. И большой культурный миф, ну вроде медведя.
«Как это так — нет характера?» — поднялся один читатель. «Э-э, — ответил я для начала. — Ну смотрите — есть Красноярск. Для большинства его жителей — мегаполис и мегаполис, Москва, деленная на десять. И очень призрачна та субстанция, что единила бы в одно целое, скажем, Красноярск, Иркутск и Новосиб, резко их противопоставляя Перми и Нижнему Новгороду.

Тогда давайте уж говорить о характере конкретной местности! То есть я скорее поверю в „назаровский характер“, „железногорский характер“, „туруханский характер“, чем какой-то сибирский».
На том и сошлись. На туруханском характере.

333 поросенка

Встречи с детьми — отдельное дело. Я не детский писатель, я так… Плохо помню, что говорил, но явно что-то не детское. Про философа Фуко, президента Миттерана и о судьбах русской литературы в 21-м веке, как водится. Говорил я медленно и печально.
Ситуацию спас Ахадов со сказкой про 333 поросенка. Все-таки знает матерый чел, как завлечь поросенком юные души.
Дети как дети. Милые. Сами пишут какие-то сказки. Про хитрую лису, например. Про жадного кота. Когда им читают детскую сказку, смеются на словах «поесть» или «попа». Поесть — это весело. А то, на чем сидят, — особенно. В Красноярске это тоже весело. Да везде.
Странно видеть стенд, тебе посвященный. Биография крупным шрифтом. Пяток журналов, открытых на твоих текстах. Подошел. Зачитался.
«Подпишите нам что-нибудь». Что привез, уже разбазарил, но у вас же есть? Вот и славненько. Расписал всю страницу, оглянулся на детей и дописал: «детям до 16 читать запрещается». Мало ли.

Добрый Терминатор

На встрече с детьми Антону Нечаеву приходит записка от девочки 10 лет. Тут надо напомнить, что такое поэт Тоха Нечаев внешне. Это Терминатор. Двухметровый рост, полубритый череп, огромная челюсть. И вот этот Терминатор улыбается, говорит: «Здравствуйте» — и читает свои стихи, тщательно выбирая те, что без мата. Ахадов читает про 333 поросят, Силаев не от мира сего — с ними ясно. Нечаев загадочен.
Тоха получает записку, корябает ответ. Потом он нам показал бумажку. Никакой особой педофилии и педагогики. «Антон Николаевич, а вы добрый?»
Добрый, добрый. Не съел же?

Ахадов, череп и кости

Заходит речь о политике. «Я, — говорит писатель Ахадов, — в советские годы коммунистом не был. Я был анархистом. Создали организацию, изучали Бакунина и Кропоткина. Анархистский флаг был — черный, с черепом и костями. Расклеивал по Баку листовки. А потом меня взял КГБ. А донос на меня написал собственный учитель. „Я тебе, — говорил, — добра хочу“. Вот такая история Иуды наоборот: там ученик предал, а тут учитель».
КГБ Ахадова не замучил, взял, подержал и выпустил. Еще один раз его «брали», но там история скорее комическая. Советские еще годы. Масхадов и Басаев еще мирные люди, а «банда Ахадова» уже гремела как надо. Едет, значит, будущий писатель Ахадов в Москву поездом. А какой-то веселый приколист отбил в Москву телеграмму: «К столице приближается банда Ахадова». И список городов, уже якобы взятых бандой. В общем, серьезная была банда. Будущего писателя на перроне встречали несколько десятков спецназовцев… Тоже ничего фатального — взяли, подержали и выпустили. Есть что вспомнить.
«А как в твоем Баку сейчас с преступностью?» — «А нет почти сейчас в моем Баку преступности. Можно чемодан на улице поставить — через сутки забрать. Вся бакинская преступность в Россию переехала».

Александр Силаев, «Красноярский комсомолец»
фото автора