Гипсовый трубач, или Конец фильма, Юрий Поляков

Тут надо проявлять некоторую осторожность, особенно с фразочкой «Роман в двух частях», по понятным соображениям не вынесенной на обложку, а упрятанной где-то странице на третьей. Эта фраза означает следующее — не то, что где-то в середине этой книге будет отдельная страничка с надписью «ЧАСТЬ ВТОРАЯ», а то, что в самом конце этой книги есть надпись «КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ».

В таком обрыве книжки на излёте, буквально на самом интересном месте, чувствуется некоторая не критическая, но немного обидная подлянка со стороны автора. Чувствуешь, как возникает и растёт вдруг лёгкое иррационально-надутое изумление, почти как в детстве, когда какой-нибудь остроумный дядька пообещал показать фокус с конфеткой, а потом, повертев её всячески, развёл в конце концов с ехидной улыбкой пустыми руками — мол, всё, пропала конфетка… И хочется с досады брякнуть что-нибудь вроде «Ну, что же вы, мужчина; мы-то думали, вы серьёзный приличный человек».

Юрий Поляков — человек, может, и приличный, но в излишней серьёзности его обвинить никак нельзя. «Гипсовый трубач» — в первую очередь комедия; да, довольно виртуозная, да, частенько весьма психологически точная и даже не чуждая некоторой злободневности. Но Поляков как будто бы специально не акцентирует все эти моменты, лишь намечая их пунктиром — мол, думайте, что хотите, я тут как бы и ни при чём. Можете как угодно разворачивать эту историю о том, как немолодой уже писатель средней руки, зарабатывающий штамповкой любовной халтуры под женским заграничным псевдонимом, и столь же немолодой режиссер, имеющий за душой всего один, но зато со скандалом запрещенный ещё при СССР фильм, пытаются вместе превратить рассказ первого в фильм последнего, работая в некогда элитном, а ныне загибающемся санатории для творческой интеллигенции, который вот-вот отберут рейдеры. Хотите — откапывайте здесь аллегорию о том, как старую Россию (сборище колоритнейших, но мало на что полезных старцев, доживающих свой век в санатории) вот-вот поглотит новое время (кредиторы-рейдеры, у которых, кстати, есть свои вполне веские причины претендовать на эту территорию). А не хотите — наслаждайтесь легким и виртуозным юмором, многочисленными байками, без конца выуживаемыми главными героями из своего и чужого прошлого, изящным привкусом ощутимого, но очень вменяемо поданного эротоманства, выпуклыми эксцентричными характерами, и всем прочим набором, полагающимся очень приличной книге класса выше среднего.

- Спасибо, что заглянули! А где Дмитрий Антонович?
- Попозже подойдёт.
- А-а… Ну конечно… — со скорбным пониманием кивнул директор. Я знаю, он не верит. Напрасно.
- Во что не верит? — осторожно уточнил Кокотов.
- В генетически запрограммированный трасформизм человечества, — с глубокой обидой объявил Огуревич. — Ведь каждый человек сам для себя решает, остаться ему мыслящей бабочкой-однодневкой или стать субъектом Вечности! И мне сердечно жаль, что такой выдающийся человек, как Дмитрий Антонович… Жаль…
Кокотов отметил про себя, что мягкий, вкрадчивый психотерапевтический голос директора совершенно не соответствует его мускулистым, как у саксофониста, щекам.
- Жаль, очень жаль! — повторил Огуревич.
- Жаль… — как эхо, отозвался Андрей Львович, не понимая, почему, собственно, он должен жалеть своего соавтора.
- А вы-то верите?
- Конечно, хотя, впрочем… — не тотчас отозвался Кокотов, соображая, о чём идёт речь.
- Я не осуждаю вашу неуверенность. Нет! Это естественно. Наш мозг приучен к линейному восприятию бытия, мы не берем в расчет энергоинформационную структуру мироздания. Другими словами — биополе. И напрасно, напрасно, ведь потенциально наш мозг способен декодировать квантово-волновые голограммы прошлого, настоящего и будущего, хранящиеся в торсионных полях. Понимаете?
- Ещё бы! — важно кивнул писатель, где-то читавший про торсионные поля, но абсолютно забывший, что это такое.

Весь этот живописный парад эксцентричных, но понятных героев, регулярно отвлекающихся на воспоминания о своём блистательном прошлом и ошибках молодости, читается легко, весело и гладко, буквально за какой-то вечер. Может быть, и хотелось бы, чтобы Поляков копнул чуть поглубже, нажал бы всё-таки посильнее на болевые точки; может быть, было бы лучше, если бы книга не обрывалась вдруг на середине. Может, может — но и в том виде, что он имеет, «Гипсовый трубач» работает славно и воздействует приятно. В конце концов, на кухне с хорошим человеком можно тоже посидеть по-разному — можно до рассвета говорить о самом главном, а можно и просто весело перетереть за разное смешное и забавное, что случалось в жизни. «Гипсовый трубач» куда больше похож на второй случай — и кто, в общем, сказал, что такое не имеет права на существование?