«Крепость Сомнения», Антон Уткин

Вы помните веселое клише из старых фантастических фильмов: какой-нибудь всамделишный инопланетянин или супергерой заваливается на костюмированную вечеринку, где все поначалу принимают его за своего? «Клевый костюм, чувак!» В такой же ситуации оказался и букеровский лауреат Антон Уткин. Несовременный, опаздывающий, старомодно монументальный роман «Крепость сомнения» угодил вдруг прямиком в широкополосный тренд «возвращение 90-х». Хотя сам Уткин, после романов «Хоровод» и «Самоучки» все нулевые отсиживавшийся в толстых журналах (из которых все, напротив, уходили), вряд ли считался с актуальными реалиями и уж тем более с культурной конъюнктурой.

Первое, что следует знать про роман, что писался он шесть лет. Из этого много что следует. Например, он по-толстовски широк и основателен. Пять сотен страниц со жмущимся на них мелким шрифтом. Герои — поколение тридцатилетних на рубеже XX и XXI веков, в своем интеллигентном изводе. Выпускники истфака, которых разметала судьба от публициста и режиссера до бизнесмена и депутата. По правилам хорошего реализма, за каждым более-менее важным героем тянется шлейф собственной истории, личные события и внутренние коллизии, любови и сомнения. Шлейфы то касаются друг друга, то переплетаются и по отдельности, и все вместе образуют узор некоей Большой Истории — поколения, родины, «ибо Россия есть крепость сомнения. Недаром здесь любимый герой это Гамлет. И все ваши собственные герои — такие же Гамлеты. Сомнения мешают вам стать самими собой» — говорит тут один мудрый иностранец. Здесь вообще все время рассуждают, спорят на кухне, комментируют происходящие в стране события, думают о России и своем месте в ее истории. Даже предметы здесь говорят: лендриновая тетрадка, дневник белогвардейского офицера становится монтажной склейкой для прошлого и настоящего. «Напрасно думают, что миф — это какая-то сказка, небыль. Мы, сударыня, живем во все временя сразу. Да-с...»

Во-вторых, «Крепость сомнения» до щепетильности изящна. Изящна в каждом изгибе слога и в каждом стилистическом переливе. Порою пестрядь метафор смешивает на палитре сетчатки столько образов, что парус неба, дырявый от звезд становится неотличим от выжигающего сон, как порох, солнца. И это не недостаток: роман долгого брожения, а потому требует медленного чтения, чтобы не укачало. И чтобы голова не закружилась — очень давно не появлялось в русской литературе романов настолько лексически роскошных, где эталонные образцы высокой словесности не деконструируются, не пародируются, а просто становятся частью продолжающейся литературной традиции. Одно плохо: от белой эмиграции до дня сегодняшнего у Уткина зияющая брешь, которую он ничем и не думает заполнять. 90-е, о которых и идет речь, говорят как будто не своим языком.

И в-третьих, Уткин, как точно заметил Дмитрий Быков, действительно мыслитель. Он не декламирует, не заливает готовые тезисы в болванки, а именно размышляет, прокатывая соображения по устам своих героев, проверяя на жизнеспособность, почти по-томас манновски обстоятельно — но при этом сам до конца не уверен в результате. «История, которую мы имеем, это как будто не истинная, история понарошку. Другая, настоящая история, ходит где-то вокруг да около, заключенная в сослагательном наклонении, как душа во вневременном пространстве ожидает своего времени воплотиться» Его честность с материалом не может не подкупать. Охотно веришь и в призрачную, но все же возможность Третьего Пути, да и в весь левый патриотизм в целом (по отношению к Уткину это словосочетание совсем не оксюморон)

«Крепость сомнения» — это не ностальгия, а проживание. Возможность еще раз, наплевав на сослагательное наклонение, вернуться в конец прошлого века и провести ревизию упущенных возможностей. Конечно же, вновь заговоривший Уткин легко впишется в девяностнический маскарад, книга прекрасно будет смотреться среди литературных флешбэков. Но обличительная фраза «Погоди-ка, да это не костюм!» прозвучит обязательно. Потому что когда настоящий супергерой по совместительству еще и настоящий инопланетянин — это весьма заметно.