«Метель», Владимир Сорокин

Главная героиня — Русская Проза благородных кровей. Отцовство установлению не подлежит, но высокое происхождение сомнений не вызывает. Еще бы: имя и черты лица она унаследовала от далекого пращура Александра Сергеевича, тонкость стана от Николая Васильевича, характер достался от Антона Павловича, чуткостью поделился Иван Алексеевич, а вредные привычки перешли от Льва Николаевича. Само собою, эта породистая особа была вхожа в любое, даже самое взыскательное к манерам, общество. Но очень скоро с ней начали происходить странные вещи: то матерок проскочит, то кривляться начнет, то еще несусветица какая. В конце концов, ее поведение становится настолько абсурдным, что закрадываются всяческие подозрения. А ей уж будто и мочи нет притворяться — берет да саморазоблачается. И оказывается никакой не Русской Прозой, а насмешливой самозванкой с деструктивными наклонностями и тайным умыслом. Вот, собственно, полный пересказ сюжета новой повести Владимира Сорокина «Метель» безо всяких извинений за спойлер.

Конечно, о «Метели» можно рассказать и по-другому. Некий русский интеллигент, доктор Гарин сквозь разыгравшуюся непогоду везет вакцину в отдаленное селение, охваченное эпидемией чернухи — боливийского, по официальной версии, вируса, который превращает людей в зомби. На станции, вот беда, нету лошадей, но спешащий выполнить свой долг доктор нанимает местного возницу Перхушу. И вот едут они на самокате, запряженном пятьюдесятью крошечными лошадками, окруженные «бесконечной снежной равниной, раскинувшейся впереди и тонущей в крутящейся поземке».

Так-то оно так — но первый вариант, конечно, честнее. И куда лучше объясняет присутствие лошадей размером с кошку, лошадей размером с четырехэтажный дом, шестиметровых людей или самовозрождающийся войлок в этой застывшей в безвременье России. По методу создания она напоминает «День опричника», по мифологическому арсеналу — позднюю монархию. Про дефлорацию актуального масскульта Сорокин тоже не забыл: где-то рядом бушует зомби-хоррор, вокруг вялотекущий постапокалипсис (судя по всему, в России кончилась нефть!!!), и, конечно же, новый русский реализм, усыпанный пылью былого величия. Казалось бы, остается цокнуть языком от очередного удачного сеанса дискурсивной магии с последующим разоблачением, да зажмуриться от удовольствия, катаясь на интеллектуальном аттракционе с нигилистским флером. Но это если не брать в расчет, что Сорокин, вообще-то, с самой «ледяной» трилогии как не шутит.

«Метель», несмотря на самозарождающуюся иронию, всерьез занята тем, чем издавна грешит литература — поисками истины. Характерные постмодернистские кунштюки — не более, чем подручные инструменты. Что-то вроде булавки, которая призвана проткнуть мыльный пузырь языка, состоящего из подражаний, подобий, мнимостей, идеологического реваншизма и прочего мусора — как полоз самоката случайно протыкает гайморову пазуху великана: «Выпил, и дал дуба прямо на дороге. Вот она, дичь наша русская». Правда, подход к истине у Сорокина специфический. Он не сочится скоропортящимися откровениями и декорированными трюизмами, напротив, от этой пустой породы он избавляется. Его правда незримо присутствует, но расположена где-то между искрящимися от агрессивной статики языковыми пространствами, там, где замолкает даже тютчевское «мысль изреченная есть ложь». И в этой невозможности артикуляции, пожалуй, и есть ее неуязвимость.