«Когда опускается хлыст», Джереми Рид

А вот еще один популяризатор классики родом с туманного Альбиона — Джереми Рид. Восторженный единомышленник и постмодернистский опекун одиозных гениев, которых когда-то уничтожали в воинственной полемике (а иногда и физически) уполномоченные моралисты, и которых благодарные потомки чуть ли не канонизировали.

Любимый поэт Бьорк и престарелых глэм-рокеров, бальзамирующий проклятых литераторов своими «поэтическими биографиями». На русском издавались две его книги: роман про сюрреалиста и театрального радикала Антонена Арто «В погоне за черными радугами» и «Исидор» — фантазии о жизни таинственного поэта Исидора Дюкаса, взявшего себе псевдоним Граф Лотреамон. И вот на русском вышел его роман «Когда опускается хлыст» — философская фантасмагория про маркиза Де Сада. Самое время выяснить, кто такой этот Джереми Рид.

Итак, условная современность, вечноживущий маркиз Де Сад катается по Европе на своем мерседесе и соблазняет томящихся богемных персонажей на временное заточение в замке Лакост — что находится в более тонкой, чем руины для туристов, реальности. «Все, что столетиями творилось в Лакосте, есть ненаписанная по сей день сексуальная история вселенной». Созданиям хрупкой душевной конституции достаточно его легендарного имени «этот человек просто вошел через черный ход и остался там надолго». Более стойких подкупает уникальный опыт, обещанный мыслителем-практиком: «Сегодня, когда машины избороздили все непроходимые пути и открыли все невероятные пространства, место приходится искать внутри, а не снаружи. В эти-то шахты мы и спускаем кодифицированные системы, там-то и скрываем свои психосексуальные секреты, проживаем свои истинные импульсы». И, чтобы метафору совсем не сдули поэтические порывы, есть у «мясных машин» Де Сада и приземленный стимул: «обращал деньги в плоть, а плоть — в кровавый ритуальный погром!».

В общем, книга скорее «поэтическая», чем «биографическая». Это культурологическая поэма, а не исследовательская беллетристика. Среди густых и плодородных, выращивающих персонажей монологов, барочный либертин вырастает не музейным изваянием, а скорее сценическим образом, подключенным к нервной системе современности: «Я здесь, сейчас и повсюду на движущейся линии. Написанное слово — точно капсула со свойствами семантической ДНК. Опыт целой жизни я способен имплантировать во фразу, в образ. Одно единственное слово может резонировать с целыми эрами генетической информации».

У этого поэтического чревовещания есть только одна проблема: хлыст опускается подозрительно близко с двумя предыдущими переводами Джереми Рида. Точнее впритык, сливаясь с ними в единый текст — в многочастную оду мятежному духу, где каждый новый акт исполняется очередным злым гением. И слушать ее довольно быстро устаешь — потому что Рид, видимо, страдает профессиональным недугом поэтов: слишком серьезным отношением к себе. Из-за этого поиски экзистенциального освобождения превращаются в местами утомительный разговор поэта с самим собой. Слишком патетичный и настойчивый, чтобы принять его за простую игру, но для чего-то «подлинного» — слишком пропахший библиотечной пылью. Видимо, Риду нужно чаще бывать на свежем воздухе.