Начальник главного управления исполнения наказаний МЮ РФ по Красноярскому краю, генерал-лейтенант внутренней службы.
Родился 10 июня 1950 г. в пос. Усть-Бюрь Усть-Абаканского района Республики Хакасия. В 1965 г. семья переехала в пос. Хайрюзовка Иланского района Красноярского края. В 1976 г. окончил Красноярский технологический институт, специальность "инженер-механик".
В июле 1977 г. - поступил на службу в органы МВД РФ.
В 1977-90 гг. - проходил службу в ИТК-26 УИТУ УВД Красноярского крайисполкома.
1995 г. - назначен на должность заместителя начальника УВД Красноярского края,начальником управления исполнения наказаний УВД края.
В 1997-99 гг. - заместитель начальника управления исполнения наказаний УВД Красноярского края.
С апреля 1999 г. - начальник Главного управления исполнения наказаний Минюста России по Красноярскому краю.
2000 г. - присвоено звание генерал-лейтенанта, 2001 г. - присвоено звание члена-корреспондента Российской инженерной академии.
Семейное положение: женат, дочь.
Увлечения: "Я люблю плавать, каждый день стараюсь ходить в бассейн. Люблю сходить с друзьями на охоту, чтобы пообщаться по-человечески"
Владимир Константинович, расскажите, как удалось Вам сделать такую карьеру - от водителя до заместителя начальника краевого УВД?
Я никогда не думал, что буду работать в этой системе, и, тем более, возглавлять ее. Как и все остальные люди, раньше ее боялся. Судьба распорядилась так, что я с моей семьей жил в поселке Хайрюзовка, рядом с которым была расположена колония-поселение. Часто видел осужденных на 20-25 лет. Случилось, что в этом же поселке после окончания школы я стал работать сначала слесарем, а затем водителем.
Вы с юности занимали руководящие должности. Насколько сложно быть начальником?
Нельзя быть начальником и допускать промахи, чтобы потом о тебе могли плохо сказать. Начальник – это форма, вечно затянутый корсет. Не понимаю руководителей, которые приезжают пьянствовать в подразделения, для них накроют стол, а они поели и не рассчитались.
После каждого нового назначения в отпуск я не ходил. Считаю так: тебя продвинули, в тебя поверили, значит, надо отрабатывать, познавать, а это нужно делать в личное время.
Так сложилось, что когда я стал начальником колонии №26, все мои прежние начальники стали в одночасье моими подчиненными. Я был старшим лейтенантом, а заместители у меня были – подполковники, полковники, и поначалу было сложно.
Сложно было требовать субординации?
Субординация – это когда ты «сухарь». А начальник – это просто должность, и человек, ее занимающий, не должен иметь «право на все».
Трудно ли Вам руководить краевым ГУИН?
Судите сами, кто такой начальник ГУИН. Это режимник – ему нужно знать условия содержания осужденных. Это охранник – целая дивизия в подчинении, по периметру 65 километров охраняемой территории – а это целый фронт - и через каждые сто метров стоят часовые с автоматами. Это и тыловик – надо накормить около 50 тысяч человек, примерно три армии. Это специалист по воспитательно-кадровой работе – 16 тысяч человек в погонах, и каждый из них может проявить эмоции, слабость.
Я и социальный работник – потому что под началом 27 поселков, и нужно следить, чтобы везде был завезен уголь, продукты, чтобы везде выпекли хлеб. И колхозник, потому что имею 14 тысяч свиней, 5 тысяч коров, 50 тысяч кур. ГУИН заготавливает 2 млн. кубометров леса - поэтому я еще и лесник. Еще и производственник, потому что надо выпускать на миллиард рублей товарной продукции в год.
Сейчас в колониях работают школы, ПТУ, техникумы, свой учебный центр. И если не знать обо всем – ты не начальник.
Как Вам удается находить общий язык с осужденными?
Самый лучший надзор – это отношение к людям и знание их психологии. Когда в 1979 году я возглавил 26-ю колонию, она была очень «тяжелой»: 800 человек и 120 в побеге. Там не было дисциплины среди личного состава, были проблемы, связанные с отношением к осужденным. За то, что мы сегодня проповедуем, раньше применялись меры взыскания. За отпуск осужденному выговор получал начальник колонии.
Но как не отпустить человека в отпуск, если у него умирает самый дорогой человек – мать? Да, по закону не положено, но он работает в колонии, не считаясь со временем, так что руки не разгибаются. И я отпускаю его, он уезжает и возвращается вовремя. «Дай слово, - говорю ему, - что больше никогда не будешь нарушать закон». Один случай из тысячи – но можно быть уверенным, что этот человек никогда не вернется сюда, за решетку. А по таким крупицам складывается мешок зерна.
Я считал, что люди в колонии-поселении должны жить в комнатах. Меня за это наказывали, потому что вместо комнат должны быть секции – так за людьми легче надзирать. Сколько я натерпелся из-за этих комнат - заставляли даже их разбирать…
Петр Первый говорил: «Тюрьмы – дело окаянное, посему работать там должны люди духа твердого, а нрава доброго и веселого». Понимаете, духа твердого! Нельзя, чтобы эмоции тебя захлестнули. К примеру, я захожу в камеру, где сидят шестеро пожизненно приговоренных: вместе они убили 27 человек. Я знаю, что я сильнее их духом, и они ничего не могут мне сделать. Об этом говорю и своим подчиненным, когда они хватаются за дубинку или наручники: «Вы должны быть сильнее духом, ваша убежденность должна быть сильнее».
Но все это ничто по сравнению с тем, что испытываешь на приеме родственников по личным вопросам. Обычно у меня бывает человек по 40, и после приема чувствуешь себя так тяжело, будто воду на тебе возили.
Помню, как пришел пожилой мужчина, фронтовик, просить перевести сына из Норильска поближе к себе. На груди - два ордена Красной Звезды, а такие в войну давали не за то, что чай заваривал. Сын виноват, за что и наказание несет, а отец не виноват - он родину защищал. Перевод заключенного из Норильска стоит 30 тысяч рублей, и по закону это не положено, но я отдал распоряжение - перевести. Пусть этот ветеран знает, что есть на свете справедливость.
Владимир Константинович, боитесь ли Вы чего-то в жизни?
Не боюсь. Но не потому, что смелый, а потому, что уже пережил слишком многое: потерю родителей, сына, множество операций - дважды был на грани жизни и смерти. Сейчас я должен супругу поддержать, потому что очень тревожусь за нее. Половина любых моих погон, даже большая часть – это ее заслуга.
С непониманием отношусь к понятию «личная охрана». Вот президента надо охранять – это глава нашего государства. Но совершенно не понимаю, зачем начинают охранять буквально всех, у кого есть какие-то деньги. Спокойно хожу на работу пешком и с работы пешком, без охраны, в любое время суток.
Никогда не прохожу мимо того, кто просит меня остановиться и ответить на вопрос. Меня узнают, здороваются на улицах, и мне легко и комфортно разговаривать с людьми.
Вас узнают те, кто содержались в заключении под вашим началом?
Да, и когда подходят, называют себя, мне неловко, потому что всех, конечно, не запомнишь: через меня прошло свыше 200 тысяч человек, я работал в разных местах. Кроме того, со временем люди меняются, и вспомнить очень сложно, но я всем говорю, что вспомнил, расспрашиваю, как дела, как жизнь… Иногда подходят с детьми - что может быть лучше этой благодарности? Вот это и есть оценка моего труда, которая лучше, чем звания и медали. Знаете поговорку: в жизни неважно, сколько наград понесут впереди - важно, сколько людей пойдут сзади.
Чувство, которое Вы испытываете к своим подопечным, сродни отцовскому?
Назначая начальника колонии, всегда говорю: ты должен понять, что нужно все пропускать через себя, вносить всего себя, система – это личное, это твоя боль. Есть такое понятие – человеколюбие.
Сидя в этом кабинете, я знаю, сколько в каждой колонии продуктов, куда необходимо завезти медикаменты. Принимаю самые неординарные решения, чтобы все были одеты и обуты. Черемша не указана в рационе осужденных, но ее заготавливают, чтобы люди гриппом не заболели. Все они, 40 тысяч человек - мои дети, понимаете? По воле бога я их начальник, и они должны быть здоровы. По каждому случаю смерти в колонии проводится проверка, как и по каждому применению наручников.
Иметь такую практически неограниченную власть над людьми – огромная ответственность перед богом и государством.
ГУИН заключило партнерство с английской тюремной системой. Что англичане переняли от вас, чему вы у них научились?
Наши сотрудники за границу выезжают редко, но мне чудом удалось отправить начальника первого изолятора в Великобританию. Больше всего его там поразило обилие видеокамер. Но сегодня в красноярской системе ГУИН более тысячи видеокамер, по их количеству мы занимаем первое место по России. Все уязвимые места держатся под наблюдением.
Главное отличие английских тюрем - отношение к осужденным, которые не кидаются на сотрудников тюрем, а те не рукоприкладствуют.
Если заключенный напал на охранника, то, согласно закону, тот пишет рапорт и несет в полицейский участок для заведения уголовного дела. В наших условиях, согласитесь, это пока неприемлемо (смеется). Слишком долго в нашей системе было право на бесправие. Получается, в меня плюнут – а я заявление в милицию понесу?! Да на твой плевок я лучше дам тебе затрещину и в карцер посажу!
Но если российский осужденный наказан за нападение – через неделю его выпустят из карцера, и для сокамерников он будет героем: на начальника руку поднял!... А в Великобритании к сроку заключения добавится, скажем, еще три года. Есть разница? За причинение себе вреда, например, вскрытие вен, также добавляется полгода или год. Вот этому мы учимся у англичан, доказываем, что такой способ – эффективнее, действеннее.
Партнерство учит нас цивилизованному отношению, но россияне и без того - продвинутая нация, добрая и общительная.
Мы начали выпускать в колониях газеты, создаем свои телестудии, наша собственная телекомпания вещает на колонию, рассказывая о происшествиях. Стенгазета с карикатурой как воспитательное средство давно неэффективна.
Осужденный не должен жить лучше, чем в доме престарелых. Однако сейчас в красноярских колониях лучше, чем в домах престарелых, а в наших больницах комфортнее, чем в больницах города. Это делается силами коллектива ГУИН. Мы должны быть «на уровне» независимо от того, сколько денег нам выделяют.
В свете последних событий многим интересно, в каких условиях в следственном изоляторе содержался ученый Валентин Данилов?
Было в России такое веяние – создание «коммерческие» камеры, по типу «коммерческих» больничных палат. Мы подошли к этому вплотную, начали подготавливать проект, но вовремя остановились. Получается так: если кто-то, скажем, воровал, то, придя в тюрьму, на украденные деньги он сможет купить себе камеру и все блага, которых лишены другие заключенные.
В следственных изоляторах условия для всех должны быть одинаковые, не унижающие человеческое достоинство. Должны быть умывальник, душ, холодильник и телевизор, должно быть светло, воздух не должен становиться предметом торга. Человек не должен жить в комнате, где с потолка капает вода, а кругом бегают крысы. И это касается и Данилова, и Валерия Суладзе, и Вилора Струганова, и многих других. И мы стараемся сделать так, и у нас это получается.
На сегодняшний день мы сделали для осужденных рожениц двухкомнатную камеру: в одной она может постирать и развесить пеленки, а в другой находиться с ребенком. Я считаю, что это цивилизованно.
Мне не стыдно будет провести в любую камеру ни вас, ни кого-либо другого.
Владимир Константинович, с кем из заключенными Вам тяжелее общаться – с женщинами, с мужчинами или с детьми?
Больнее всего смотреть на красивых женщин и на детей. Наибольшее сожаление у меня вызвала девочка, которая ранила учительницу (Марина Горяинова – Т.С.). Увидел ее в камере во время обхода: просто красавица, длинноволосая, совсем еще ребенок. Не знаю сути этого конфликта, но не в тюрьме бы ей сидеть!...
Еще труднее с пожилыми женщинами. Недавно был в колонии поселения: на кухне старушка чистит картошку. Выяснилось, что ей 69 лет, родом из Балахты, получила 8 месяцев за торговлю спиртом. Сидит она в прострации и только шепчет: «Отпустите, у меня дома старшая сестра, корова, теленок, сена для них нет…». Как я ее отпущу, ведь закон нарушу!...
Нужна ли, по-вашему, отмена моратория на смертную казнь в России?
Высшая мера наказания в том виде, в котором она была, не должна существовать. Потому что приводить в исполнение ее тоже должны люди. Я знал таких людей: отпечаток профессии остается на всю жизнь, и они потом тоже становятся несчастными.
Кроме того, есть понятие судебной ошибки. Даже самый справедливый суд - это не божий суд, это суд людей, и право на ошибку есть у каждого.
Пожизненное заключение - это та же смертная казнь, только долгая и мучительная.
Владимир Константинович, как Вы восстанавливаетесь после работы? Чем занимаетесь на досуге?
Почти каждый день или через день по утрам плаваю в бассейне. Очень люблю плавать, особенно в маске, проплываю обязательно по полтора километра. Люблю ходить на охоту – не ради того, чтоб кого-нибудь убить, а чтобы пообщаться с друзьями, выпить стопочку, посидеть в бане – просто побыть никем. Из алкогольных предпочтений – не люблю благородных напитков, предпочитаю простую водку.
Очень хочу достроить жилой дом для сотрудников. Считаю, что необходим курорт для работников ГУИН, мы планируем его построить на озере Шира.
Если даст бог здоровья, построим дом престарелых для сотрудников, ушедших на пенсию. Не могу спокойно смотреть, когда родные выживают их из дома, и они становятся грязными, никому не нужными стариками, которых называют старым русским словом, прошедшим через все эпохи и революции – «тюремщик».
Беседовала Татьяна Сальникова
