Куратор фестиваля «Ледокол» Игорь Кузнецов ответил в ЖЖ своему оппоненту председателю чего-то там Вячеславу Тогулеву. Грамотно ответил, не дергаясь и по делу. Аргументировано. Заодно уточнил и обвинения, которые Тогулев предъявлял фестивалю.
Я же все эти дни в связи с «ледокольными» событиями по-писательски рылся в себе, пытаясь понять: а чем я-то от «тогулевых» отличаюсь (в связи с этим, кажется, наконец обнаружил в себе совесть или что-то ее напоминающее (по виду, кстати, чистый Голлум из фильма))?
Я ведь также порою люблю под настроение на кого-нибудь наехать, мне так же не нравится репертуарная политика многих изданий и особенно «Нового мира» (как и Кемеровскому Иуде ВТ). А прошлой весной, если помните, один мой пост о проведении праздников в Красноярском Доме искусств министерство культуры края расценило как донос, и моих добрых (прежде) друзей из Дома искусств оглоушило выговором, по счастью, кажется, только устным.
Так в чем же разница между мною и господином Тогулевым, и есть ли она, эта разница?
Думал я над этим два дня с перерывами (мне недавно сообщили, что думать полезно) и размышление это в чем-то меня утешило, а заодно позволило уточнить некие свои жизненные позиции.
Да, я действительно наезжаю, критикую, насмехаюсь, часто даже юродствую над своими братьями-писателями, многих задевая несправедливо и обижая незаслуженно. В чем-то я пожалуй неправ, но основная линия все же верная: более того, было бы идеально, если б хотя бы половина литераторов вела себя точно также. Почему, я объяснял уже тысячу раз: нам, писателям, не хватает внимания, и такая литературная и даже окололитературная возня создает в обществе поле интереса к самим писателям, к тому, чем они заняты. В этом плане, несмотря на перенос фестиваля «Ледокол», разборка с Тогулевым пойдет только на пользу проекту: в блогах уже о нем говорят процентов на тысячу больше, да и на внешних ресурсах конфликт наверняка не останется неосвещенным. А все это, друзья, реклама. Пиар. И на мероприятия «Ледокола», коли он все-таки состоится, я уверен, придет намного больше кемеровчан, чем рассчитывали прежде.
Итак, критикуя коллег, я без ложной скромности имею в виду глобальные цели, пытаясь принести пользу процессу литературы. Но я никогда, никогда не желаю смерти ни авторам, ни проектам. А ведь именно этого хотел и временно добился кемеровский недоброжелатель, господин Лед. Причины его поведения понятны: под боком у возглавляемой им организации выросла сильная, живая группа талантливой молодежи, никому особо не подчиненная, оттягивающая на себя внимание власти и самое главное — финансы. Конечно, господин Лед недоволен, ведь в конце концов это подкоп в том числе и под его позиции. В один прекрасный день он может придти в областную администрацию и услышать: ты че приперся? Тут только что был Кузнецов, мы ему уже мешок денег отдали, вон он в КАМАЗ грузится. Так что для писателей более денег у нас нет.
И Лед решил раздавить Ледокол, утопить его, замочить. А вот это уже отвратительно. Непорядочно. Подло. Критикуй, ругай, соревнуйся, придумывай, развивай, предлагай свое, но не убивай конкурента. Этим ты убиваешь сам процесс литературы, саму идею этого удивительного искусства.
Также преступно, мерзко, погано приплетать в наши споры политику. Жаловаться на коллег в политические инстанции и по политическим поводам (в случае «Ледокола», якобы, фашизм). Такое поведение предает братство писателей (а оно существует несмотря на все разногласия). Писатели могут лично или творчески ненавидеть друг друга, но всегда настоящий писатель укроет, поддержит, вытянет утопающего, гонимого коллегу. По крайней мере я в это верю.
Там есть обвинения и в мой адрес, а поскольку в последние годы моя революционная фамилия прочно соединилась с Фондом Астафьева, то и в адрес Фонда (замечу все же, что я и Фонд Астафьева не одно и то же). Обвинения против меня я полностью принимаю и с ними согласен: я действительно употребляю в произведениях обсценную лексику, это, если угодно, моя художественная позиция. Я не понимаю, почему пиша на языке, я должен использовать только какую-то одну, определенную группу слов и не использовать другую. Я не сноб и для меня не существует людей лучшего сорта или худшего. Точно также и со словами. В русском языке для меня все слова хороши, все несут смысл, красоту, экспрессию. Пренебрегать какой-то частью словарного состава языка — это все равно, что не считать людьми бомжей или проституток, или напротив олигархов, политиков (а ведь они тоже люди, хотя в это порою почти не верится).
Другое дело, что ненормативная лексика может не быть вашим авторским словарем, вы с ней не знакомы, вы ее не употребляете. Как, например, для меня словарь тунгусского охотника — темный лес. Я в него и не лезу. И не использую.
Мое же происхождение городское, я в городе вырос и стихи мои городские, а у города свой язык, в этом языке свои правила и свой словарь. В тексты без ненорматива те, кто знают город, мне не поверят просто. Я сам в них не поверю.
В сборниках Фонда Астафьева тем не менее мы пытаемся произведения с матерками не допускать, таково пожелание Президента Фонда да и кажется закон какой-то об этом есть.
Жаль, что Тогулев не обвинил меня еще и в фашизме, и в антисемитизме: вот друзья в синагоге поржали бы.
Антон Нечаев
