Быть в Германии и не съездить в Дрезден было бы как-то не по-русски: ведь именно в эти ворота Европы въезжали русские путешественники уже несколько веков, встречаемые «Сикстинской мадонной» Рафаэля. На нее каждый по-своему смотрели Карамзин, Жуковский, Белинский, Герцен, Фет, Гончаров, Толстой и Достоевский, а потом и следующие поколения литераторов. Увидеть ее — не просто «галочка» в списке дел, хотя и необходимость. Толстой, ничуть себе не изменяя, высказался по этому поводу следующим образом:
«Мадонна Сикстинская... не вызывает никакого чувства, а только мучительное беспокойство о том, то ли я испытываю чувство, которое требуется».
Но это он зря, конечно, картина потрясающая. Как только зал ненадолго пустеет от толпы русских бабушек с русскими школьниками, это понимаешь совершенно. У Гроссмана есть одноименный рассказ, пронзительный и прекрасный, где картина Рафаэля видится главным символом человечности, жизни на Земле:
«Я понял, что до того, как увидел Сикстинскую Мадонну, легкомысленно пользовался ужасным по мощи словом — бессмертие — смешивал могучую жизнь некоторых особо великих произведений человека с бессмертием. И полный преклонения перед Рембрандтом, Бетховеном, Толстым, я понял, что из всего созданного кистью, резцом, пером и поразившего мое сердце и ум — одна лишь эта картина Рафаэля не умрет до тех пор, пока живы люди. Но может быть, если умрут люди, иные существа, которые останутся вместо них на земле — волки, крысы и медведи, ласточки — будут приходить и прилетать и смотреть на Мадонну... ».
Стоит отметить, что Дрезденская галерея — совсем не музей одной картины, хоть Сикстинская Мадонна — образ особенный; но именно в гармоничном окружении других работ совершенно разных художников можно прочувствовать всю ее силу, как и разумность, с которой были размещены экспонаты. И сам старый город, так бережно восстановленный из руин, что кажется, вечно был и будет именно таким, превращается в лучшее обрамление картины.
