Рассказ лауреата премии Фонда имени В.П. Астафьева в номинации «Проза» Игоря Корниенко из цикла «Чеховские мотивы». Кстати, помимо Астафьевской премии у Игоря (как и у меня) есть премия Евгения Попова. «Дети - это цветы на могилах своих родителей» - говорит главный герой этого рассказа. Приятного чтения, деточки.
Игорь Корниенко
Свинья высокого полета
Из цикла «Чеховские мотивы»
Петр Галушкин имел привычку, проснувшись в семь ноль-ноль под трель будильника, понежиться в теплой постели ещё с часок. «Для утруски организма», - объяснял он нелюбимой жене Клавдии. «Чтобы все органы на место после глубокого сна встали», - добавлял, потягиваясь на трех подушках и кряхтя. Ещё Петр любил по прошествии этого самого часа нежности поковыряться в носу и выкурить пару-тройку сигарет, самых дешевых сигарет. «Незачем тратиться на дорогой табак, коль и так легкие загаживаешь. Гадить, так уж задёшево, чтоб на похороны деньги схоронились». А копить Галушкин на достойные его персоны похороны начал ещё до женитьбы, двадцать лет с копейками тому назад. Отказывая себе и жене во всем, даже в ребенке.
- Дети - это ловушка, - втолковывал он Клавдии каждый раз, когда речь заходила о потомстве, - стоит только обзавестись, как бац, и ты в капкане. Как мышь в мышеловке. И от изверга этого сопливого никуда уже не деться ни в век. Дети хороши, когда они чужие, на них со стороны смотреть забавно и умилительно. И ещё, - здесь по обыкновению мужчина откидывал лысую голову назад, глубоко выдыхал и констатировал, - самое главное, что наши дети нас переживут, а это как-то не по-честному. Не по-человечески, что ли. Они будут наблюдать, как мы увядаем, фиксировать каждый миг нашего разрушения, а сами при этом расти и цвести... Нет, дети - это цветы на могилах своих родителей. Не по мне, не для нас...
Из-за этого, да чтобы не впасть в соблазн, Петр перестал спать с женой в одной постели, прогнав Клавдию на диван в зале. «И телевизор всегда под рукой, и до кухни два шага, не будешь через меня по ночам, водички попить, перелазить».
Когда до восьми часов оставалось пять минут, Галушкин громко командовал жене:
- Кофе. И не забудь шесть ложек сахара и три с половиной сливок. Подуть не забудь...
Сегодня всё шло по расписанию, «как по маслу», как каждый день и день за днем. И вот в 7:55 Петр Галушкин сладко зевнул, приподнялся на трех подушках, открыл рот, но успел только вздохнуть. Буква «ка» застряла колючей рыбьей костью в горле. «Ни туда, ни сюда».
Мужчина увидел свое отражение в большом зеркале перед кроватью и перво-наперво закрыл глаза.
«Почудилось, никак иначе, - успокаивал себя Петр, - спросонья почудилось. Видно, не весь организм в норму пришел, спит, видать, ещё».
Открыл один глаз, правый. Свиное рыло в зеркале сделало то же самое. Петр пискнул и закрыл правый глаз.
- Чертовщина какая-то, - сказал.
Открыл левый глаз. Свинья в зеркале повторила.
- Мать, - выругался мужчина, вернулся на подушки и укрылся с головой одеялом.
«Сосну чуток, и всё наладится. Не дело свинье на меня, Петра Галушкина, главного почтальона района, из зеркала пялиться. Ещё накликает беду какую...»
Под одеялом было душно и пахло потом, сон к Петру никак не шел.
«И что там свинье этой понадобилось?» - размышлял мужчина, задыхаясь от собственного горячего и вонючего дыхания.
«Не нужно было вчера перед сном портвейн пить, перегарище вон какой, хоть закусывай».
Клавдия деликатно кашлянула у дверей спальни. Петр тихо кашлянул в ответ.
«Может, свинья эта оттого появилась, что я на днях письмо из бухгалтерии вскрыл, да пару сотен прикарманил? Или оттого, что от соседки Лизы письмо любовное утаил да сжег в саду вместе с другой негодной корреспонденцией? Бог знает».
Отогнув край одеяла, Петр, взглянул в зеркало.
«Может, исчезла?»
Свинья смотрела на Петра. Глаза в глаза. «Вот те черт».
- Свинство какое-то! - выкрикнул Галушкин и сел на кровати. Свинья в зеркале тоже села.
Петр подмигнул свинье. Свинья подмигнула Петру.
«Переутомление, никак».
Часы над зеркалом предательски тикали. Восемь пятнадцать, восемь шестнадцать...
- Покурить, - приказал себе главный почтальон района, - покурю, и дурь развеется, как пить дать. Срочно покурить.
Петр закурил, закинув голую ногу на ногу. Свинья закурила, заметил искоса Галушкин, и, как и он, закинула розовые ляхи друг на дружку.
- Повторюшка-хрюшка, - пробормотал злобно.
Нелюбимая жена постучала в дверь и кашлянула два раза.
Петр выдохнул струю дыма и прокашлялся.
Вот и весь разговор.
«Или из-за того вся эта катавасия, что я Клавку жирдяйкой обозвал? Так жирдяйка она и есть, всю жизнь толстая была. Аккуратистка, всё по местам должно лежать, по десять раз проверит, как висят полотенца в ванной и выключен ли утюг... Один плюс, готовит отменно, одни ребрышки в масле чего стоят. Я уже про стряпню молчу. А котлеты с грибами, пальцы если не съешь, то точно покусаешь...»
Галушкин и свинья в зеркале рассмеялись. Враз. Как одно целое. В унисон.
Петр икнул. Икнула свинья. Петр почесал нос... Вместе чихнули. Вместе отрыгнули...
- А ты мне начинаешь нравиться, - шепнул отражению Петр, встал, подошел к зеркалу. Легонько коснулся пальцами холодной глади стекла, коснулся розового пятачка свиньи. Свинья в свою очередь коснулась носа Петра.
- Розовая, холеная свинья, - говорил, расхваливал он, - маститый свин, должно быть голубых кровей. Не чета всем этим подзаборным хрякам и поросям, что в грязи валяются и отруби жрут день напролет. Нет, ты у нас свинья высокого полета. Всем свиньям свинья. Вон сколько умища в одном взгляде только таится. Ряха вон какая, лоб прям ленинский. Хорош. Ой да хорош свинтус.
Погладил отражение, провел по маленьким свинячьим ушкам-лоскуткам.
- Ну вылитый...
Клавдия, видимо, взволновавшись за любимого мужа, позвала:
- Петь? А, Петь?.. На работу что, не пойдешь? Кофе остыло уже. Я тебе на завтрак яйца с сосисками зажарила, хлебцы... Петь?..
Петр и свинья недовольно поморщились.
«Не пойду сегодня на работу. Не до работы сейчас. Да и что мне там делать, главный почтальон я, в конце концов, или нет? Могу позволить день-другой в постели поваляться. С другом новым по душам поговорить. Друзья на дороге не валяются. Друзей искать надо, и не знаешь порой, где найдешь...»
- У меня никогда не было друга, - сказал Петр свинье, свинья Петру, - да и необходимости не было, а сейчас словно нашел часть себя. Себя. Что-то родное. Близкое. И будто знакомы мы давно, с самого детства. Наверно, помнишь, как ломали скворечники и распутывали бабушкино вязанье?.. А помнишь, однажды нагадили в суп в школьной столовой? Нас ведь так и не нашли. Другому кому-то влетело. Смеху было... Оборжаться...
Рассмеялись, довольно постукивая себя по жирным засаленным щекам. Петр. Свинья.
- Жизнь все-таки прекрасна, когда происходят такие события. Такие встречи. Мгновения. Ты согласен со мной, мой упитанный румяный друг?
И они кивают друг другу, и нет, кажется, на земле в этот миг счастливее, чем они.
- И как это я раньше тебя не замечал?! Слепец никак. И вот прозренье. Мы многое порой не замечаем. Что под носом, не видим. И так ведь умираем... С закрытыми глазами. Какое непотребство...
Петр икнул. Потом рыгнул:
- Уф, - замахал рукой у рта, - славный был портвейн, да с редисочкой...
Снова отрыгнул.
- Одеться бы? Или уж так день доходить? Чего уж там... А, дружище?! Знаю, знаю, что согласен. Друг должен соглашаться с другом всегда и во всем. Это заповедь. Вот ни одну из заповедей не уважаю, как эту. А что это за истина: «Обжорство хуже пьянства»? Чушь. Обжорство и пьянство рука об руку идут. Так же неразлучны, как и мы. Одно без другого... По мне, так всё хорошо, что тебе в пользу. А поесть и попить мы любим...
Смеются друзья. До слез, до колик, до хрюканья...
Клавдия тем временим, проклиная в очередной, стотысячный раз день, когда согласилась выйти замуж за Галушкина, стояла, прижавшись щекой к двери спальни, и с ужасом слушала безумный монолог мужа.
«Никак, с ума сошел или чего хуже», - думала-гадала она.
Петр же продолжал:
- Скажи, друг любезнейший, а что, если мы потеряемся вновь? В жизни ведь всяко бывает. Будешь меня искать? Знаю, что будешь. Знаю. Я вот как решил. Свинья свинье рознь. Ты царь - свиней. Главней главного. Главней меня даже, получается. Я что? Да, почтальон, главный почтальон района, в уважении, дык есть ещё главней меня и главнее главного есть. А ты один такой. Упитанный, жирный, сало так и брызжет... Рулька одна чего стоит...
Я что надумал, друг мой свин. Что бы нам ввек не расстаться, может, заколю я тебя к обеду. Ась?.. Всё по дружбе. Дружба любит жертвы. Ради друга умереть - жить вечно. Я бы, попроси ты меня, на всё пошел бы, чтобы тебе жилось хорошо. Подумай. Если не я тебя зарежу, найдутся другие. Не родные. Чужие. А от дружеской руки умирать как петь. Не больно. Не страшно... И съесть тебя мне будет одно удовольствие. Съесть друга. Съесть самого-пресамого свина. Меня аж в жар бросило и затрясло-то как... Ты-то чего трясешься, словно лист на ветру? Неуж не хочешь помочь другу? Разделить себя с другом?! Хочешь, знаю, что хочешь. Кивай. Кивай до бесконечности, до того как Клава принесет ножи. Кивай...
Петр тяжело плюхнулся на кровать:
- Ох и устал я, - выдохнул, - кивай.
Хрюкнул и закричал:
- Клавка! Клавдия! Принеси самый большой нож с кухни!
«Глухая тетеря, не слышит. Если бы не родители, сроду на этой жабе не женился».
- Оглохла, что ли?! Клавка?! Нож большой самый, с деревянной ручкой, принеси. Хотя нет, постой. Топор. Да, тащи топор. Топором справней будет.
Напуганная такой просьбой женщина долго металась по кухне в поисках топора. Нашла его за дверью через двадцать минут. Муж всё это время вопил из своей спальни. Вопил, кряхтел, хрипел, хрюкал...
- Свинья. Боров. Хряк. Свинья. Боров. Хряк. Свинья... - повторяла одно по одному нелюбимая жена.
- Где тебя черти носят! Жирдяйка неподъемная! Уже топор найти не можешь! Целый час ищешь. Что ты вообще можешь?! Жрать и спать!.. Вот это ты можешь жрать и спать! Срать ещё! Жрать и спать!..
Клавдия постучала, приоткрыла дверь и просунула в щель топор.
- Не вздумай входить, толстуха, вспугнешь свинью ещё. Друга моего. Он такой пугливый, ранимый...
Жена захлопнула поспешно дверь, прислушалась.
Петр подошел, взял топор. Он говорил:
- Сейчас. Сейчас, мой хороший. Свининка моя. Ох, и зажарю я тебя. Сытно поем. Сквозь боль и слезы. Вместе. Навсегда. Свин... Свинья... Царь... Голубых кровей свинья... Главней главного... Высокого полета... Самая-самая... Свинище целое... Мой... Вкусный друг... Единственный...
Галушкин встал перед зеркалом, перед отражением, перед свиньей.
- Почему свиньи не летают? - спросил у себя у свиньи, - летают!
Замахнулся. Топор завис над лысой головой.
- Почему ты с топором? Неужели ты хочешь полакомиться мной, свинья?..
Не молчи, свинья! Отвечай! А лучше опусти топор. Кто-то должен быть палачом, а кто-то жертвой. Это жизнь. Это истина. Закон.
Ты свинья, я человек, а значит... Что? Что ты сказал? Я свинья, а ты человек?! Да ты посмотри на себя, какой же ты человек?! Свинья! Самая настоящая свинья, хоть и высокого полета. Опусти, приказываю тебе, животное, топор! Опусти! Или давай - кто первый, того и подаст Клавдия на обед к столу. Давай, свинья, на «раз, два, три». Поняла, свинья? Знаю, что поняла. Кивай, кивай...
- Раз, - хрюкнул Петр.
- Два, - хрюкнула свинья.
Минутная пауза. Немая сцена.
- Три...
Клавдия не слышала отсчет мужа, слышала лишь дикое похрюкивание, а затем звон разбитого стекла.
«Зеркало, - вздрогнула женщина, -не к добру».
Потом наступила тишина. Клавдия кашлянула. Кашлянула раз, другой.
За дверью ни звука.
«Хрюкнул бы хотя бы», - подумала и осторожно, боязливо, приоткрыла дверь.
И закричала.
В ответ ей раздалось душеразрывающее, агонизирующие хрюканье...
Нелюбимая жена Петра Галушкина Клавдия прожила до восьмидесяти восьми лет и до конца жизни ни разу с того самого дня не прикоснулась к свинине.
г. Ангарск
