Что ж, друзья, с Днем Победы! В честь грядущих праздников небольшой рассказец про армию от нашего старого знакомого из Эвенкии Марата Валеева.
Марат Валеев
Старшина
— Так, засранец, я тебя запомнил!
Это сказал мне старшина Шалоумов (ну вот наградил же Господь человека фамилией, полностью соответствующей его сущности) в первый же день нашего знакомства. Да он мне вообще сто лет был бы нужен, этот нескладный жилистый мужик в военной форме с черными погонами стройбатовца и с одной широкой продольной лычкой на каждом из них. Но разве в армии спрашивают разрешения у рядового, кого ему назначить в командиры?
Вообще-то у рядового их и так много: это и командир отделения, и командир взвода, и роты, и так далее, вплоть до министра обороны. Но старшина роты, он хоть и не офицер, — он главнее всех, потому что он практически живет в казарме и отвечает за хозяйственное обеспечение роты, за состояние обмундирования, за внешний вид солдата, за порядок в роте. При хорошем раскладе этот могущественный командир может быть отцом родным солдату — это если, конечно, ты ему глянешься. А если нет — пиши пропало. Он будет гнобить тебя до конца службы всяческими придирками, ты не будешь вылезать у него из нарядов на кухню, на разные противные хозяйственные работы.
Я старшине Шалоумову не глянулся с первого дня, как попал в учебку. Когда он повел свою пока только наполовину укомплектованную роту строем — с полсотни пацанов, все еще в гражданской одежде, — в городскую баню, и отдал команду запевать «Катюшу», полагая, что эту-то песню должны знать все, я из вредности загорланил что-то другое («а че он раскомандовался, козел, когда мы еще присяги не приняли?») — кажется, «Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты».
— Рота, раз, два! Стой! Смирно! — тут же разнеслась зычная команда. Мы молча застыли посреди улицы, освещенной редкими фонарями, моросил холодный ноябрьский дождь и противно стекал по нашим мокрым лицам и шеям за шиворот и мерзко струился вдоль дыбом ставших лопаток.
-Кто пел про Ванюшу?- угрожающе-тихо спросил старшина Шалоумов. Рота молчала.
-Еще раз спрашиваю: кто пел не то, что я скомандовал?
Рота продолжала безмолвствовать и только негромко покашливала да сморкалась. Те, кто был в строю рядом со мной, слышали, что это я орал про то, чтобы «не ходить во солдаты». Но выдать меня им, было, конечно, западло. Как и мне самому признаться.
— Значит, будем стоять до тех пор, пока у этого умника не проснется совесть, — заключил старшина. — А я пока покурю. Отставить! Вам — нельзя.
Стоять под дождем было неуютно. Старшина-то был в плаще, а мы — кто в чем, и все это уже основательно промокло. Я вздохнул и, раздвигая строй, выступил вперед.
— Это я, товарищ старшина.
— Ага! — обрадовался Шалоумов. — Молодец! Как фамилия? Так, засранец, я тебя запомнил. Встать в строй!
В бане нас шустро и больно остригли в несколько машинок, затем мы, гогоча, как молодые гуси, помылись-попарились в парилке, а когда вернулись в предбанник, нас уже ждала военная форма. На деревянных лавках аккуратно были разложены комплекты нижнего белья (кальсоны с завязками, а трусов не дали — сказали, их дают только на лето), шаровары и гимнастерки с такими же черными погонами, как у старшины, только без лычек, солдатские ремни с увесистыми медными бляхами, а на кафельном полу стояли новенькие кирзачи.
— Всем одеваться в обмундирование! — скомандовал прохаживающийся вдоль лавок, с заложенными за спину руками, старшина. — У кого проблемы с размером, обращайтесь ко мне. Внимание, бойцы! Видите наволочки? Вот всю свою гражданскую одежду надо сложить в нее и забрать в роту. Там оформите их как посылки, надпишите адрес, и они уйдут вам домой. Всем все ясно? Лично у каждого проверю наволочку. Выполнять!
Ни фига себе! А говорили, что в части всю нашу гражданскую одежду сожгут, а что получше — присвоят себе такие как этот вот Шалоумов. А он вон чего скомандовал. Блин, а я уже успел сплавить за десятку свою «москвичку» (полупальто такое, если кто помнит) гражданскому банщику — он как увидел, ее так начал обхаживать меня, пока я раздевался и готовился к помывке: продай да продай, все равно отнимут. Я плюнул и отдал ему за чирик свое еще хорошее полупальто.
Между тем вся полурота облачилась в обмундирование, и мы все вмиг перестали узнавать друг друга: в короткой стрижке, в одинаковых гимнастерках, краснорожие после бани, мы стали как однояйцевые близнецы! Лишь через несколько минут приглядывания я начал узнавать тех, с кем «куковал» несколько дней на сборном пункте, а затем ехал в эту учебную стройбатовскую часть.
Я накидал в свою наволочку, что у меня осталось. Получилось ровно вдвое меньше, чем у остальных.
— Так! — услышал я над собой металлический голос старшины. — Ну-ка разверни свою посылку, боец.
Я вздохнул и развернул тощий узелок. На дне его покоились обтрепанные штаны, рубашка, куцый пиджачок, грязные туфли и нижнее белье.
— А где пальто?
— Товарищ старшина, я так был...
— Не ври мне! — загрохотал старшина. — Я хорошо запомнил твою москвичку! Что, уже сбагрил? Кому, за сколько? А деньги где?
Так я ему и сказал (чирик был уже под стелькой сапога)!
В конце концов, довольно условно сошлись на том, что пальто у меня кто-то спер, пока мы мылись. Но старшина снова зловеще повторил свою судьбоносную для меня фразу:
— Я тебя запомнил, засранец! И ты меня попомнишь!
Увы, слово свое этот гад сдержал. Все полгода, что я находился в учебке, старшина Шалоумов не спускал с меня глаз. И я, хотел того или не хотел, вынужден был лучше всех выглядеть в строю, быстрее всех «отбиваться» на сон, мои сапоги были самые блестящие в роте, а подворотничок — всегда ослепительно бел. На занятиях я был самый внимательный и дисциплинированный. Трудно, очень трудно было Шалоумову находить повод отправить меня после отбоя на кухню чистить картошку или драить полы в казарме. И это противоборство, в конце концов, сделало меня одним из лучших курсантов в наше роте. Старшина Шалоумов только пучил глаза от возмущения и строил мне какие-нибудь новые каверзы. Любовь у нас, конечно, была взаимная. Однажды я все же сорвался. На плацу периодически проводились строевые учения. Ну вот что тут делать старшине? Его дела — казарма, каптерка, кухня. Но он скучал там и с удовольствием подменял офицеров, а те с не меньшим удовольствием поручали ему проводить за себя всякие несложные занятия, а сами дули где-нибудь водку.
Вот на одном из таких занятий — боевых приемах с карабином СКС с примкнутым штыком, — старшина прицепился ко мне за неправильно сделанный выпад, и заставил чуть ли не сто раз повторить этот выпад. В конце концов, я рассвирепел и сделал этот идиотский выпад штыком в сторону старшины. Он отскочил. Я за ним. Он побежал по плацу. Я, под хохот роты, за ним. Правда, споткнулся и упал, а карабином с лязгом отлетел в сторону. И это спасло и старшину Шалоумова, а заодно и меня.
Удивительно, но шума из этого инцидента старшина поднимать не стал. Но и цепляться ко мне перестал.
Через полгода, когда мы закончили курс обучения и нас распределили по частям, на последнем, торжественном разводе личного состава учебки старшина Шалоумов неожиданно подошел ко мне, обнял и сказал:
— Извини, брат, и не серчай! Ты — хороший солдат. Удачи тебе!
Вот и пойми ты его, старшину этого...
