«Паранойя», Виктор Мартинович

Нечасто в национальных литературах стран СНГ возникают книги настолько показательные, как «Паранойя». Это дебют в «большой форме» Виктора Мартиновича — белорусского журналиста, доктора истории искусств и популярного сетевого автора.

Фантастика «на реальном материале», где главный герой — это писатель Анатолий Невинский, тонко чувствующий интеллигент в мрачном мире тоталитарной антиутопии. Политические институции здесь переплетены с силовиками в единое «министерство государственной безопасности». Между любовницей бессменного правителя фантастической Беларуси и Невинским вспыхивает вдруг высокое и трепетное чувство — совершенно неуместное в мире двойной морали и прочих ментальных уродств. Это когда засыпаешь с подсознательным страхом звонка в дверь, когда структуры власти превратились в обезличенное «они», и даже в ведомственных машинах уже не наблюдаешь ничего человеческого. «Он подошел вплотную к Audi, он заглядывал в стекла — такие же черные и непрозрачные, как металл, — он надеялся угадать хоть какое-то движение, подмигивание сигнализации (как будто таким машинам нужна сигнализация), но видел лишь отражение самого себя и находил, что вот это собственное отражение в стекле, за которым пытаешься найти что-то рациональное, объясняющее животный страх, — прекрасная метафора паранойи». Причем классический для антиутопий образный ряд дополнен наблюдениями уже капиталистическими: «Государство больше, чем деньги... Государство — как энергия. Правительство может выбрать мягкую энергию — права человека там, демократия, — тогда и деньги будут одни, и законы, по которым инфляция вступает, — одни. А может слепить диктатуру, и тогда и деньги, и инфляция будут другими».

Этому белорусскому роману удалось задеть какой-то универсальный, общий для постсоветского пространства нерв. Ничего удивительного в этом нет: империя рухнула по всему периметру. Другое дело, что в некоторых бывших колониях руин оказалось больше, чем способна переварить культура. Удивительно другое: «Паранойя» — в первую очередь роман о любви. Любви романтичной, порой доходящей до какой-то неубедительной слащавости. Зачем так выпячивать довольно предсказуемую сюжетную линию — непонятно. Притом оба мотива — любви и государства — сыграны в книге настолько вразнобой, что текст подчас срывается в какафонию, а авторское высказывание становится совсем невнятным. Впрочем, одной лишь литературной критикой не отделаешься. Ведь «Паранойя» — это не только книга, а еще и довесок в виде скандала. Судя по политической реакции — иногда даже небрежно имплантированные ткани классических антиутопий приживаются и функционируют. В Минске книгу изъяли из продажи и молчаливо упрятали на склады. Так же судорожно «Паранойя» исчезла из белорусских магазинов электронной книги. Без каких-то попыток «диалога», вроде постановлений о запрете или хотя бы официальных комментариев в прессе. Напоминает титульный симптом, грань между художественными вымыслом и злободневными реалиями стремительно размывается.

К счастью, советские медиатехнологии в эпоху веб 2.0 скорее смешны, чем что-то еще. Экземпляры запрещенной книги за внушительную цену уходят с интернет-аукционов, а на осторожных продавцов дигитальной литературы обязательно найдут управу свободно дрейфующие по сетевым волнам пираты. Из негласного запрета случайно получилась реклама не менее эффективная, чем из стародавнего сожжения книг. Сомнительная публичная акция, с «патриотичными» молодчиками и пылающими томиками Сорокина, по невменяемости даже уступает такому атавизму, как «замалчивание». Так что «Паранойя» — хотя и довольно неудачный дебют — имеет все шансы стать сенсацией. Может, и не по части продаж, но по части читательского признания — определенно.

Остается только надеяться, что Виктор Мартинович не изменит своего отношения к поднявшемуся вокруг «Паранойи» хайпу. Потому что именно Вокруг, а отнюдь не Из-за: «Вместе со статусом писателя я приобрёл ещё и статус диссидента. Мне это глубоко неприятно. Мне это некомфортно. Я не люблю говорить так, как говорят жертвы. Гораздо лучше было бы, чтобы книга свободно продавалась, а я давал интервью просто как автор хорошего или плохого романа. Получается же, что все вопросы, которые мне приходится слышать, — это вопросы о ситуации со свободой слова в Белоруссии. Это дурацкая ситуация. На эти вопросы надо отвечать в связи со СМИ, интернетом, телевидением. Получилось так, что после запрета книги все пытаются найти в ней рассказ о современной власти, а я как писатель ставил себе другую цель».