У меня, как я знаю и у многих, есть убеждение, что некоторые продукты в магазинах нам должны выдаваться бесплатно. Я бы назвал в числе даровых хлеб, кое-какие консервы, раз в неделю коньяк. Герой же Кости Сперанского считает, что бесплатными должны быть орешки...
Константин Сперанский
Человек за бортом
Один меня держал, другой расстегивал куртку. «Раздевайся!», — говорили они.
— Раздевайся, сейчас по магазину сука голым пойдешь.
От одного воняло свалявшимися штанами, другой был без переднего зуба, остальные зубы были коричневого, мутно-табачного цвета. Двое мужиков в толстых куртках и с немытыми волосами дергали меня, как занавеску.
В комнате, куда меня закрыла директор магазина, было душно, пахло нерабочим холодильником и стояло два электрических чайника на подставках — все в коричневых ручейках ржавчины.
— Слушай, убери руки, не буду я раздеваться. И никуда не пойду. Вызывайте лучше милицию. Вызывайте милицию! — Интонация — умоляющая и отчаянная, как звучит, наверное, скулеж у загнанной в помойный угол собаки.
Я отбросил руки того, который был без зуба. А ведь еще час назад я умолял не вызывать милицию.
Это был очень маленький, уютный магазин. Два ряда продуктовых стеллажей разделяли морозильные камеры с застывшими в них кусками мертвой рыбы, рубленой говядины и пельменей.
Мне удалось найти то, что мне нужно — две пачки жаренного фундука и две пачки жаренного миндаля. Когда я, спрятавшись за колонной у фруктового отдела, воровато складывал пакетики в сумку, я думал о том, что Даша будет кушать эти орехи, совсем не думая о том, что они существуют. Это как привычно потянуться с утра, или непроизвольно зевнуть.
Она, Даша, как будто плывет по воздуху, и ей никогда не нужно облокачиваться, потому что осязаемых вещей в ее мире нет. Орешки — уж точно не то, о чем можно пожалеть, или за что нужно платить. Мы просто не могли примириться с тем, что они не могут доставаться просто так. Поэтому мы обычно доставали их просто так. С полки магазина — в карман.
Я же не видел кругом себя сказку. Ад не отпускал меня, я боялся людей, боялся, что каждая минута будет проходить по мне, как мельничное колесо. Я буду корчиться в жерновах, а люди будут бродить вокруг каменными призраками.
Каждый день я делаю что-то невыносимо бессмысленное. Каждый день я ищу работу, вращая колесо телефона, попадая пальцами в кнопки, не могу отличить шум телефонной линии от хруста собственных костей, не могу отличить человеческую речь от пыли, забирающейся мне в горло.
Я убиваю день поисками работы. Звоню, не замечая, куда и как. Меня приглашают на собеседования — не важно куда. Я вижу везде одних и тех же людей в одинаковых позах. Набор слов заготовлен загодя. Могильные черви нашептывают этим серолицым ходячим товарам ключевые слова: «целеустремлен»...
— Вы целеустремлен?
— Я целеустремлен.
— Ваши сильные качества?
— Я целеустремлен.
..."общительность"...
— Что вы цените в людях?
— Общительность.
— За что вы любите себя?
— За общительность.
..."карьерный рост«...
— Что привлекло вас в нашей компании?
— Перспективы. Карьерный рост.
— На что вы рассчитываете, работая у нас?
— Карьерный рост. На карьерный рост.
Чтобы немного прийти в себя, я чаще всего смотрю на их носы. Они всегда отличаются. Эти крылатые насекомые, влипшие в лицо человека, могут рассказать мне многое. Насопеть, вернее. И я сижу себе, да внимаю.
Возвращаясь с очередного собеседования, простите, не помню, какого по счету, я захожу в магазин за продуктами. Чтобы чуть-чуть скоротать время до вечера. Убить полчаса пустоты, чтобы приблизить вечер. Вечером не так страшно сидеть на шпагате над раскрывшимся адом безделья. Почитать книжку, выкурить сигарету, съесть печенье, повторить, повторить.
Очередным днем меня начинает бить озноб от постоянного повторения одинаковых движений. Набираю номер на дисковом телефоне, кручу этот диск семь раз. Прихожу на очередное собеседование, небольшая группа лузеров, вроде меня, уже сидит и заполняет анкеты.
«Чем вас привлекла наша вакансия?», «Назовите три самые сильные стороны вашей личности». Я смотрю на кучку согнувшихся людей над этими листочками. У каждого есть причины, есть сильные стороны. Эти люди выглядят тряпьем, мусором, который выбросило прибоем на городскую набережную. Кто-то из них похож на помятую банку алкогольного коктейля с ароматом дыни, кто-то похож на трусы бомжа с вышитой на них Большой Медведицей, другой похож на выдавленный до основания тюбик вазелина.
— Здравствуйте, уважаемые ребята! Ну что же, спасибо, что обратили внимание на нашу компанию. А теперь — возьмите эти листочки и сделайте из них презентацию. Нарисуйте, напишите или смастерите фигурку.
— Меня зовут Антон. Ну что я могу сказать, я целеустремлен и люблю шумные компании, общение... Я сочинил про себя стих: работать официантом я согласный, я общительный и суперклассный, словно вихрь я стремглав, ол ай нид из факинг лав.
— Ну что же, Антон, большое спасибо, за такой вот замечательный рассказ о себе! Скажите, а что вас привлекло работать вот именно в нашей компании?
— Ну как, общение. Официант... Общение с людьми. Карьерный рост.
Когда дошла очередь до меня, я не нашел, что сказать. Я помнил все слова, но сидел с пустым листочком и пусто смотрел на менеджера по кадрам. Маленькая тетенька с лицом человекообразного робота-курицы. Она в ответ смотрела на меня, едва ее улыбка начинала таять от моего долгого молчания, как она себя одергивала и снова держала эти остренькие уголки губ поднятыми. Ее взгляд говорил мне:
— Ну? Ну!
И тут я представил себе, как она работает акушеркой, и с таким же лицом говорит: «ну! тужьтесь, тужьтесь!». И гладит обезумевшее тело по ногам, с которых стекает мутная вода.
Надо сделать еще семь оборотов телефона. Палец сразу не попадает в углубление, я пытаюсь в пятый раз попасть туда, где набирают курьеров за 900 рублей в день. Я не успеваю сделать и четырех, как слышу голос в трубке:
— Сперанский? Константин Валерьевич?
— Да, это я.
— Вы должны сообщить нам, где вы проживаете, чтобы мы могли отправить вам повестку явиться свидетелем по даче показаний о ДТП на...
— Но я не был свидетелем ДТП.
— Константин Валерьевич, я с вами пока нормально разговариваю...
— Я ничего не понимаю. Я звонил по вакансии курьера, куда я попал?
— Где вы сейчас живете?
— Я живу... Да я не понимаю ничего, объясните, как я к вам позвонил?
— Нам нужен ваш адрес, Константин Валерьевич. Не надо делать вид, что вы не меня не понимаете.
— Но я не был в ДТП!
— Здравствуйте...
— У вас... Это у вас открыта вакансия курьера?
— Сколько вам лет?
— Я же вам сказал, я ничего не понимаю, зачем вам мой возраст, мой адрес... Подождите, а это все еще вы? Я дозвонился?
Всего семь раз надо попасть пальцем в нужную цифру, чтобы там, на другом конце могли сделать три вещи: пригласить на собеседование, отказать в вакансии, или не взять трубку.
Этим невозможно заниматься до самого вечера, и поэтому я хожу в магазин каждый день. Я иду до остановки и смотрю вниз, на землю, на асфальт, потому что знаю дорогу наизусть. Из-под асфальта со снегом и грязью, из мокрого снега вырастают прохожие, и их несет, как грязные газеты, каждого в бесполезном направлении.
В автобусе лица у всех сжатые намертво, или какие-то расхлябанные, губы и щеки болтаются, как белье на веревке, или подвернуты, растянуты, как солдатская кровать. Можно было бы умереть от истерики в этом саду неподвижных живых мертвецов. Чтобы выжить, нужно быть таким же блаженным кретином, как кондуктор, который ходит со своей болтающейся сумкой, в безразмерном пуховике и лыжной шапке и говорит каждому: «благодарю вас, благодарю вас». Наблюдать эту прогулку мечтательного психа среди могильных плит становится страшно, мне кажется я вот-вот заору, как роженица, и у меня по лицу, по рукам ногам и животу потечет овсяный отвар. А водитель смотрит на меня через стекло в кабине, подносит рацию ко рту и говорит:
— Константин Валерьевич, вы должны вспомнить свой адрес...
И выбегаю на подвернувшейся остановке и вижу магазин. Обычный продуктовый магазин. Тот самый магазин.
Когда я прохожу с орешками в сумке мимо касс и уже начинаю вставлять в ухо наушник от плеера, в котором гремит музыка, как ворота «Антивор» — они начинают громко-громко звенеть и переливаться.
Три шага до двери, делаю вид, что не слышу «молодой человек! молодой человек! куда!», пытаюсь выбежать из магазина, поднимаю голову, и вижу перед собой — сжатые губы, взгляд в сторону, каменное лицо тетки, похожей на сундук, она спиной загородила выход и схватилась руками за две двери, она — покупатель, притом сознательный. Она всегда платит за свой кефир, и когда едет в автобусе — смотрит всегда прямо перед собой.
— Ах ты тварь, нет, ты посмотри на него! Еще удрать пытался, а. Во! — накинулась на меня тетенька в синем козырьке:
— Ну что, подонок, давай, показывай. Что стащил? Что у тебя в сумке?
Я, не глядя ей в лицо, открываю сумку и слушаю, как из повисшего наушника равнодушно играет музыка. Все песни из этой подборки я знаю наизусть. И мне немного обидно, что ни одна из них не искривила свое звучание, не взяла фальшивую ноту, или еще что-нибудь.
Тетя вытащила из моей сумки орешки и закричала другой:
— Галя, вызывай сюда милицию, поймали!
— Люда! Что там такое?
— Вора говорю поймали, посмотри что делает!
— Так милицию вызывай.
— Я Гале сказала уже.
— Ну что? Пошли-ка со мной.
— Ты смотри! И не стыдно тебе? Вроде приличный! Мррааазь. Ой, мразь.
Люди вдруг остановились во всем магазине. Их головы стали совершать равные подергивания, это было похоже на нервный тик, как будто в магазин выпустили паралитический газ, и его испарения заставили покупателей совершать электрик-буги одной шеей и с вытаращенными глазами.
Меня завели за дверь, оклеенную каким-то скотчем цвета металлик. Все это время моя проводница в синем переднике и такого же цвета форменном козырьке приговаривала о милиции. Я пытался уловить едва слышимые звуки плеера, в этот момент он и впрямь был от меня очень далек — я жалел, что музыкант не может остановиться, не петь, а просто заговорить со мной. Сказать, что все, что происходит — это ложь. Сказать...
— Ах ну ты тварь ты такая, а?! Ну ты ж не булку хлеба с... спи***л, да? Ты вот это, — нервная тетенька в очках с наполовину затемненными окулярами несколько раз постучала ногтем по пакетам с орешками, — вот это зачем воровал, а?! Я тебя спрашиваю... нет! Ну никакой совести!
— Никакой, Мария Павловна, — сердито посмотрела на меня провожавшая меня тетя. Откровенно говоря, ей было всего-то лет на пять больше моего. Но она уже выбрала свою дорогу, пройдет которую от начала до конца в этом синем с белым кантом переднике и идиотском козырьке.
— Никакой совести!
Вдруг я заметил грузчика, который протискивался к проходу, поднося образцы с бутылками алкоголя. Он остановился и кивнул на меня:
— На работу, что ли пришел устраиваться?
Я удивился, и подумал, а вдруг правда. Вдруг, я пришел устраиваться на работу? Я дозвонился и пришел!
И я облегченно закивал:
— Да!
(Что надо сказать дальше — общение? Я — целеустремлен? Общение с людьми? Слова запрыгали у меня в голове).
— Какая работа! Такого возьми — совсем без портков останешься, — крутанулась на своем стуле «Мария Павловна» в очках. — Такие твари тебя обберут. Норовят обобрать. А мы что. Кто мы? Тоже что ли цари? Гроши получаем. Из-за таких вот.
Грузчик ухмыльнулся и стал копаться в бутылках. Повисла тишина.
Тетка-очки вывела меня из ступора вопросом:
— Ну что, ты платить будешь, говорят?
— Да, — с готовностью ответил я, и голос у меня дрогнул, — буду платить. А сколько?
— Своровал?! В пятикратном размере будешь платить! — предупредила меня тетка-козырек.
— Ну, ты попал, я тебе скажу! Знаешь что!? — вдруг встрепенулась «Мария Павловна» и выскочила из-за стола, уперев свое лицо мне в нос. — А знаешь что, скотина ты такая? У меня тут весь магазин, пятьдесят человек, работают, знают меня все! Они меня не выдадут, понял, ты?! А я могла бы вызвать милицию, могла бы! И знаешь, что?! Они бы тебя может в отделение не увезли, нет!
Она вдруг истерически закивала:
— Закрыла бы тебя вот ТУТ С НИМИ! Ох ты бы блядь полетал бы тут! Живого... ты меня понял?! Живого места бы не осталось на тебе!
— Да, — говорю я, — с методами милиции я знаком.
Она не расслышала, что я сказал, но покорный страх и трепет, который я пытался передать ей своей интонацией, она уловила.
— Ох ты попал, — продолжила она, снова усаживаясь за стол, на котором стоял компьютер, валялись ценники, ножницы, два цветка в горшке, образцы алкоголя и калькулятор. На нем она принялась высчитывать сумму, которую я должен буду ей отдать в качестве штрафа.
Она показал мне калькулятор, экран высвечивал «0».
— Вот сколько будешь платить.
— Тысячу рублей, — сказала козырек.
И я стал звонить. Позвонил сразу Даше. Мне было страшно ее беспокоить. Как будто я безумный фермер, который смешивает цемент с говном для фундамента нового дома, и говорит радостно: «Ну, дорогая, заживем!». Мне было противно за себя, за то, что я чувствовал усталость и страх, за то, что я попал в руки пассажирам автобуса, за то, что пока их руки сжимали мою шею, пытался говорить в трубку:
— Надо тысячу рублей, тут говорят. Нет, они не согласны... Я же не могу их уговаривать тут...
Даша сказала, что займет деньги и приедет. Я ей долго и нервно объяснял, как добраться. На пыльном окне за решеткой висела бумажка с адресом. Я назвал его. Назвал еще раз. Потом, сидя на табурете между двумя столами, отрывая катышки с перчаток, я повторял этот адрес про себя, как будто желая поскорее отдать воды и умереть.
В помещение вошел огромный усатый мужик с двумя букетами цветов, я узнал в нем водителя того самого автобуса. Вдруг мне стало все равно. Мы встретились взглядами, и я ждал, когда же он заорет со своими цветами что-нибудь вроде «А вот и мы! С международным женским днем!». Но он просто стоял, вертелся в тесном проходе и имел самый уверенный вид.
Позже он скажет мне:
— Раздевайся!
Тетенька в козырьке стала весело шутить про цветы:
— Ой, а что я мужу скажу, у меня муж ревнивый.
Скоро пришла Даша. Я смотрел в пол, и повторял про себя адрес магазина, одновременно пытаясь понять, что же запищало на воротах. Обычно продукты не пищат. Только те, на которых приклеивают специальные дополнительный штрих-код с магнитом. На особенно дорогие товары. Я листал книжку, которую достал из кармана, и пытался найти в ней магнит.
Я не заметил, кому и как Даша отдала деньги, и не заметил, как мы пошли. С первым же шагом, тетка в очках, тут я рассмотрел ее бейджик, на нем было написано: «М.П. Викарева, директор», схватила меня за руку.
— Девочки! Девочки, посмотрите — этого! Больше сюда не пускать. Запомните его. Больше чтобы его здесь не было, понятно?
— А, воришка!
— Так, — она остановилась у касс, из которых вытекали мутные ручьи людей. — Так, внимание — больше ЭТОГО сюда не пускать. Все запомнили его?
— Ты смотри, улыбается еще стоит.
— Ну, поулыбаешься у меня в следующий раз, — процедила она мне. — Пошел отсюда.
Когда я пошел мимо касс, уже подходя к выходу, ворота у дверей — «Антивор», они снова заверещали и стали переливаться. Сирена, как у пожарной машины, или реанимации. Или мусоровоза.
Я остановился и подумал, что уже привык к этому. Я ожидал, что ворота заговорят, что они скажут мне:
— Нам нужен ваш адрес, вы разыскиваетесь как свидетель ДТП.
И я встану перед ними с пустым листком, не зная, что сказать. Потом я сяду. Потом снова встану, открою двери и выйду.
— Нет, ну-ка стой! Что там у тебя опять?
— Что там? Что там?
— Что у него?
Одна из кассирш толкнула меня, желая развернуть, как будто я крутящийся стенд с открытками. «Самому классному парню на земле!». «С международным женским днем!». «Бабуле — 80!».
— Так стой. Сумку достал. Сумку открыл! — она одновременно трепала меня по краманам.
— Что у него? — подбежала другая. Ручей покупателей остановился и закипел, из него стали тянуть шеи и растопыривать глаза мутные чудовища с авоськами.
Первая из сумки достала два пакета фундука. На каждом я увидел наклеенную магнитку — штрих-код. Видимо, в первый раз тетенька-козырек в запале праведного негодования вытащила у меня не все воровство из сумки.
Меня снова повели тем же маршрутом. На середине магазина я увидел директора Марию Павловну. За очками у нее начинали лопаться глаза, как яйца динозавра, я зажмурился, был готов к тому, что огромные когти птеродактиля меня сейчас схватят, я почувствую ледяной холод, потом боль, потом несколько вспышек прошлого посетят меня, а потом все почернеет.
Я видел себя, сидящего дома перед телевизором в 12 часов дня, я прогуливал школу, до экрана ТВ можно было дотронуться протянутой рукой, я ставил и ставил на паузу кадры из фильма «Один дома-2». Я мечтал о судьбе этого героя, мечтал потеряться в Нью-йорке, да-да, именно там, где в небе передвигаются только на воздушных шарах, где вместо каменных могильных плит гуляют люди по парку, незнакомый язык которых слаще сахарной ваты, которую там раздают просто так, особенно под рождество...
я разбирал видео-кассету, привязывал один конец к стулу и отправлялся пешком в мир этого кино, я шел и держал в руке кассету, думая, что ее ленты хватит до самого Нью-йорка, что заговорив в нее, как в телефон, я всегда смогу сказать родителям, что со мной все в порядке, но я не вернусь, потому что туда, где они, на воздушном шаре не долетишь, а потом я подойду к тете, которая кормит голубей в парке и сперва испугаюсь ее, но она окажется добродушной и скажет мне...
— Да ты сволочь!! Ах ты мразь! Ах ты мразь! — ее рука налетала на меня, как болотная стрекоза, она хватала меня за куртку и пыталась разорвать меня наподобие салфетки. Я расслабился, когда она меня толкала и швыряла с криками:
— Ну все, теперь ты попал! теперь ты точно поедешь с милицией! Теперь тебе ментовку! Теперь тебе почки отобьют мразь! Скотина! — тут она меня затолкала в другой коридор, в котором я доселе не бывал, и стала меня бить спиной об стену, махать руками, ударила меня смятым кулаком в лицо, а я говорил:
— Подождите, да я не знал, что они там, я забыл про эти орешки, забыл просто...
На это я получал два ответа:
— Забыл, сейчас ты у меня забудешь, скотина!
И удар, или толчок. Так она допинала меня до двери, за которую и вытолкала меня. И я оказался в душной комнате с двумя чайниками.
Ко мне забежала тетка-козырек. Нервозно перебирая губами, она стала хватать меня за рукава за карманы, я понял — она меня обшаривает. Схватила мою сумку. Открыла, стала мять. Закричала:
— Вот скотина! СКОТИНА! У него ничего не было в сумке, она пустая. Он специально пришел воровать.
— Неправда, — говорю я. — У меня же там яблоко. У меня в сумке есть яблоко — посмотрите.
И я достал из сумки одно яблоко, показал ей. Ее передернуло, она отскочила к двери, посмотрела на меня презрительно и закричала:
— Ты что, издеваешься?!
Затем я услышал, как поворачивается ключ в замке, затем присел у стены и услышал, как директор Мария Павловна верещит на Дашу:
— А ты что тут стоишь, малолетняя мразь!
И меня стало тошнить. Я подумал, все, что сейчас случится, не будет страшнее, чем лица пассажиров автобуса, которые я видел — они проявляются каменными барельефами через облупленные стены комнаты. Я сидел на корточках и смотрел в их глаза и повторял им адрес этого магазина, я стал произносить его вслух:
— Вы можете добраться до него на автобусе, вы знаете. Автобусы туда ходят. Пять остановок от метро, и вы внутри.
— Ты что ли?
— Ну че, козел.
— Раздевайся!
— Зачем это я буду раздеваться?
Эти двое вылезли из стены, их куртки пахли пылью, их тела пахли лежалым мясом.
— Голым сейчас по магазину пойдешь.
— Слушай, убери руки, не буду я раздеваться. И никуда не пойду. Вызывайте лучше милицию.
Я зажмурил глаза. Сюда не долетают на воздушном шаре, здесь нет воздуха. Тут празднуют международный женский день. Водитель автобуса поздравляет всех женщин-работников и пассажиров с праздником. Терпения! Понимания! Дружбы! Любви!
— Ну что, сука, попал ты.
— Говори свой адрес, мразь, сейчас тебе пиздец.
— Нет у меня адреса.
— Константин Валерьевич, сейчас у меня нет времени с вами препираться. Я могу объяснить, что ВАМ будет при отказе сотрудничать с нами.
— Я не понимаю, что вы от меня хотите.
— Значит, вы нигде не зарегистрированы?
Я живу на воздушном шаре. Мы просто летаем, как в игре пинболл, отскакивая от облаков, питаясь сахарной ватой, ведь облака на самом деле сделаны из нее, спросите у Даши, правда ей сахарная вата не нравится, лучше заговорите с ней о яблоках, их у нее много — целые мешки висят у нас на борту, как груз. И чем больше яблок мы съедим, тем выше к небу мы заберемся. И когда они кончатся, все до одного, мы никогда уже не сможем приземлиться. И это будет очень хорошо.
